Лучшие годы жизни
Шрифт:
– Мечтать о том, чтобы испанская Кордова стала арабской… – я с сомнением покачал головой.
– Эта мысль кажется вам слишком смелой?
– Даже вызывающей.
– Но ваши книги, Юрий, тоже полны вызывающих мыслей. Вы сами не представляете, насколько агрессивными и несправедливыми они могут показаться среднему читателю. Не каждый будет способен принять ваши произведения. Вы полны желания встряхнуть людей, Юрий. Именно этим вы и понравились мне. Мир стал чересчур прилизанным, разглаженным. Культура практически исчезла с лица земли. Я имею в виду традиционную культуру, которая являлась лицом каждого народа. Европейские державы, хоть и называются по-разному, в действительности уже ничем не отличаются одна от другой. Мы перестали слышать, о чём шепчет земля у нас под ногами. Не случайно так сильно развилось движение антиглобализма. Люди хотят индивидуальности! Народы требуют самости!
– Самости?
– Да, люди хотят ощущать своё собственное «я». Человеку нельзя без этого. Аморфные идеи о едином мировом пространстве никому не нужны. Народ нуждается в корнях, уходящих глубоко в землю, иначе он рухнет, рассыплется. Каждому народу нужно своё лицо. Разве вы не согласны со мной?
– Пожалуй, соглашусь в этом. Но насчёт возрождения кордовского халифата… Мне кажется, Болеслав, что вы слишком, как бы точнее выразиться, увлекаетесь мусульманской культурой.
– Не увлекаюсь, а люблю.
– Но как это могло случиться?
– Я пришёл к убеждению, что христианство сейчас не способно дать нашей цивилизации ничего. Оно изжило себя, обескровилось, – Болеслав неторопливо прошёл вглубь зала и остановился перед стеной, на которой были развешаны старинные арабские клинки. – Да, человечество должно помнить о доброте и сострадании, не спорю. Однако народы должны быть сильными, с горячей кровью. Народ – как отдельный организм. Если он увлекается погоней за наслаждениями, он ослабевает, заболевает, исчезает. Организм должен постоянно закалять себя. Но назовите мне хоть одну европейскую страну, которая не была бы сегодня подвержена гниению. Нет таких! Я уж не говорю о США. Вы только вдумайтесь, Юрий, Америка моложе любого европейского государства, но она уже страдает ожирением. Излечить её может только война на её территории. И такую войну начал исламский мир.
Из распахнутого окна лился горячий воздух. Белые занавески невесомо колыхались. Солнце жгло черепичные крыши и белые стены домов.
Я подошёл к Болеславу:
– Не хотите же вы сказать, что террористы возложили на себя миссию врачей и, радея за американцев, занимаются шоковой терапией?
– Ислам знает, что болезнь Америки постепенно распространяется по всему миру. Эту болезнь надо остановить, – Болеслав говорил спокойно. В его голосе не слышалось ни пафоса, ни агитации. Он просто высказывал свои мысли. Он был убеждён в своей правоте.
– Похоже, вы хотите привлечь меня в свой лагерь, – улыбнулся я.
– Вам не нужен ничей лагерь, Юрий. Вы – писатель. Вы обладаете редким даром. Но пользоваться вы им сможете до тех пор, пока вы не принадлежите ни к какому лагерю. Служение чьей-то идее убьёт вас. Настоящим творцом может быть только свободная личность. Да вы и сами прекрасно знаете это.
– Да.
– В условиях диктатуры вы просто погибли бы, вас уничтожили бы.
– В таком случае, если ваши мечты о мусульманском господстве сбудутся, мне настанет конец, – засмеялся я.
– Почему вы делаете такой вывод?
– Потому что власть духовенства не может не быть диктаторской, какой бы веры ни было это духовенство. Вы и ваши сторонники, Болеслав, приведёте мир к катастрофе. И напомню вам ещё одну вещь: ислам не сможет дать ни одному из народов его искомое лицо. Мусульманство, как и христианство, это то же устремление к глобализму, только с другим оттенком.
Болеслав хитро улыбнулся:
– Ну, ну…
Мы вышли на балкон. Внизу, во внутреннем дворике, на качелях сидела Моника. Неподалёку от неё сидел на плетёном стуле Костяков и со вкусом курил сигару, запрокинув голову на спинку стула.
– Мне нравится ваша девушка, – сказал Болеслав.
– Разрываюсь между нею и другой женщиной, – признался я.
– Любите обеих? – он взглянул на меня с интересом. – По-настоящему любите?
– Пожалуй. И это доказывает мне, что любовь неоднозначна.
– Будь вы шейхом, у вас не возникло бы такой проблемы, – Трынчев похлопал меня по плечу. – У вас был бы гарем. Это ещё одно преимущество исламского мира.
– Но я не шейх. Да и вы тоже. Вы даже не мусульманин, хоть и нахваливаете ислам. Почему?
Болеслав опёрся локтями о перила:
– Я не нахваливаю ислам. Он крайне неоднороден. К сожалению, он более противоречив даже, чем христианство. Видите ли, те стороны, которые привлекают меня, абсолютно не приемлемы для многих нынешних религиозных деятелей. Я ведь не террорист, но я стою за решительные перемены во многих областях. Поэтому многим кажется, что я придерживаюсь радикальных взглядов.
– А они не радикальные?
– Если человек хочет убрать с улицы мусор, разве это радикализм? – с усмешкой спросил он. – Да, я помогаю деньгами ряду организаций. Но они не взрывают людей. Видите ли, в нынешнем исламском мире так много внутренней вражды, возникшей из-за амбиций многочисленных лидеров, что этот мир стал похож на бандитский. Я пытаюсь исправить это, привести всё в нормальное русло, упорядочить.
– Упорядочить что?
– Идею.
– Какую идею? Ведь есть Коран.
– Коран служит только почвой, куда можно сеять что угодно. Коран создан, чтобы его можно было толковать так и сяк. Это относится к любому священному писанию.
– И как же вас воспринимают, Болеслав?
– По-разному. Кто-то предлагает мне возглавить движение, кто-то угрожает… Но давайте же вернёмся к разговору об искусстве. Знаете, так трудно найти собеседника. Вокруг полным-полно образованных людей, но все они напоминают мне мумий. Их ничто не интересует, они убеждены в исключительности своих знаний, ничего не желают обсуждать, им скучно. Они давно определили, каких взглядов им лучше придерживаться, и даже не желают слышать ни о чём другом. Высший свет – один из самых омертвелых слоёв общества.
– Надеетесь исправить их?
– Нет. Таких я трогать не считаю нужным. А вот с молодёжью надо работать серьёзно.
– Работать на базе религиозного миропонимания? – уточнил я. – А вам не кажется, что лучше воспитывать в молодёжи умение мыслить широко? Почему вы не хотите отодвинуть политику подальше? Молодёжи не нужна политика, ей необходимы объективные знания.
– Тут я с вами не соглашусь, Юрий. Во-первых, объективных знаний не бывает. Во-вторых, в стороне от политики прожить нельзя.