Лучшие застольные песни

Безусенко Людмила Мирославовна

Этап на север. Срока огромные…

Этап на север. Срока огромные, Кого ни спросишь — у всех «указ»… Взгляни, взгляни в глаза мои суровые, Взгляни, быть может, в последний раз. А завтра я покину Пресню, Уйду этапом на Воркуту, И под конвоем своей работой тяжкою, Быть может, смерть свою найду. Друзья укроют мой труп бушлатиком, На холм высокий меня снесут, И похоронят душу мою жиганскую, А сами тихо запоют: «Этап на север. Срока огромные, Кого ни спросишь — у всех „указ“… Взгляни, взгляни в глаза мои суровые, Взгляни, быть может, в последний раз…» Не знаю я, когда тебе, любимая, О том напишет товарищ мой, Не плачь, не плачь, подруга моя милая! Я не вернусь уже домой. А ты, сидя у подоконника, Платком батистовым слезу утрешь. Не плачь, не плачь, любимая, хорошая, Ты друга жизни еще найдешь. А дети малые, судьбой оплаканы, Той же дорогой пойдут искать меня; Не страшны им срока огромные, Не страшны им и лагеря. Этап на север. Срока огромные, Кого ни спросишь — у всех «указ»… Взгляни, взгляни в глаза мои суровые, Взгляни, быть может, в последний раз. [82]

82

Известнейшая

лагерная песня, которую смело можно датировать 1947 г. Речь идет о двух знаменитых указах Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года: «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» и «Об усилении охраны личной собственности граждан», предусматривающих наказание от 4-х до 25 лет. До этого воры считались советской властью «социально близкими» и получали весьма незначительные сроки наказания. За кражу полагалось максимум 2 года лишения свободы. «Контрики» и «бытовики» и раньше получали свои «законные» «десятки» и «четвертаки», а вот уркаганам такие «срока огромные» были в диковинку и приводили в ужас. Так и родилась горькая и заунывная, надрывающая «ранимую жиганскую душу» песня.

С одесского кичмана

С одесского кичмана Бежали два уркана, Бежали два уркана да с конвоя. На Сонькиной малине они остановились, Они остановились отдохнуть. Один — герой гражданский, Махновец партизанский, Добраться невредимым не успел. Он весь в бинтах одетый и водкой подогретый. И песенку такую он запел: «Товарищ, товарищ, болят-таки мои раны, Болят-таки мои раны в глубине. Одна вот заживает, Вторая нарывает, А третья — засела в глубине. Товарищ, товарищ, зарой ты мое тело, Зарой ты мое тело в земле. Покрой ты мне могилу, Улыбку на уста мне, Улыбку на уста мне сволоки. Товарищ малохольный, скажи моей ты маме, Что сын ее погиб на войне — С винтовкою в руке И с шашкою — в другой, И с песней на веселой на губе». С одесского кичмана Бежали два уркана, Бежали два уркана да с конвоя. На Сонькиной малине они остановились, Они остановились отдохнуть.

Помню, помню, помню я…

Помню, помню, помню я, Как меня мать любила. И не раз, и не два Она мне так говорила: «Не ходи на тот конец, Не водись с ворами! Рыжих не воруй колец — Скуют кандалами! Сбреют длинный волос твой, Аж до самой шеи! Поведет тебя конвой По матушке Рассее! Будут все тогда смеяться, Над тобою хохотать, Сердце — кровью обливаться, И на нарах будешь спать! Выдадут тебе халат, Сумку с сухарями, И зальешься ты тогда Горючими слезами». Я не крал, не воровал, Я любил свободу! Слишком много правды знал — И сказал народу: «Не забуду мать родную И отца-духарика. Целый день по нем тоскую, Не дождусь сухарика». А дождешься передачки — За три дня ее сжуешь, Слюну проглотив, заплачешь И по новой запоешь: «Помню, помню, помню я, Как меня мать любила. И не раз, и не два Она мне так говорила: „Не ходи на тот конец, Не водись с ворами! Рыжих не воруй колец — Скуют кандалами!“» Не забуду мать родную И Серегу-пахана! Целый день по нем тоскую — Предо мной стоит стена! Эту стенку мне не скушать, Сквозь нее не убежать. Надо было мать мне слушать И с ворами не гулять! Помню, помню, помню я, Как меня мать любила. И не раз, и не два Она мне так говорила… [83]

83

Песня из репертуара А. Северного (настоящее имя — Звездин Аркадий Дмитриевич (1939–1980)), известнейшего исполнителя городского романса и блатного фольклора.

Поворую…

Мы школы стороною обходили. Наворовали, прогуляли и пропили. А кто не понял нас: душа моя кипела. И хуже нету, но не в этом было дело! Припев: Ах, поворую, перестану! Жду: вот-вот богатым стану. Вот тогда начну опять я законы соблюдать! Ведь вору тоже нужно как-то развлекаться: В костюмчик фирменный любил я одеваться, Пойти в кабак, где по ночам красотка пела, Ее хотел я, но не в этом было дело! Припев. Дружки мои все по два срока отсидели. Не обижали никого, мы всех жалели. Судья, паскуда, чтоб она огнем горела! Она сгорит, конечно, но не в этом дело! Припев. А дело в том, что житие наше блатное, Порой опасное и скользкое такое! И пусть при слове «вор» душа прохожих млела — Нам наплевать! Да и не в этом вовсе дело! Припев. Как жаль, что пенсию ворам не выделяют И по ночам работать жизнь нас заставляет! И лишь проснувшись, чтобы сердце не болело, Махну сто грамм — и не спеша пойду на дело! Припев.

На Арсенальной улице

На Арсенальной улице Я помню старый дом С широкой темной лестницей, С решетчатым окном. Войти в тот домик стоит рубль, А выйти — два рубля. И если есть на роже дупель, То будешь без дупля. Веселые там мальчики, Девчата хороши. Не суй им в ротик пальчики, Записку напиши. Там ждут суда за табаши, Шпиляют в преферанс. А я привык у бабушек Раскладывать пасьянс. Разложишь — не разложится: Все масти не туда. У милой дамы рожица Скривилась от стыда. Все карты из газетины. Наверно, дело в том, Такие уж заветины В старинном доме том. Пока сыграешь партию, Узнаешь: кто и где Создал в подполье партию, А кто сейчас в беде. Я стал силен в политике, А в картах стал гроза. Эх, братцы, помогите-ка Нажать на тормоза. Прошли года по полюшку, Собрал я два рубля. Купил билет на волюшку — И вот пред вами я. На Арсенальной улице Я помню старый дом С широкой темной лестницей, С решетчатым окном. [84]

84

На Арсенальной улице в Петербурге находится тюрьма, прозванная «Крестами».

До революции свободный гражданин имел право взять на поруки заключенного из временного изолятора до приговора суда, заплатив залог 2–3 рубля.

Два громилы

Жили-были два громилы, дзынь-дзынь-дзынь, Один я, другой — Гаврила, дзынь-дзынь-дзынь, А если нравимся мы вам, дралаху-дралая, Приходите в гости к нам, дзынь-дзара! Мы вам фокусы устроим, дзынь-дзынь-дзынь, Без ключа замок откроем, дзынь-дзынь-дзынь, Хавиру начисто возьмем, дралаху-дралая, А потом на ней кирнем, дзынь-дзара! Не успели мы кирнуть, дзынь-дзынь-дзынь, А легавый тут как тут, дзынь-дзынь-дзынь. Забирают в ГПУ, дралаху-дралая, А потом ведут в тюрьму, дзынь-дзара! Девять месяцев проходит, дзынь-дзынь-дзынь, Следствие к концу подходит, дзынь-дзынь-дзынь, Собираются судить, дралаху-драя, Лет на десять посадить, дзынь-дзара! Вот заходим в светлый зал, дзынь-дзынь-дзынь, Судьи все давно уж там, дзынь-дзынь-дзынь, Выступает прокурор, дралаху-дралая, Он на морду чистый вор, дзынь-дзара! Сидит справа заседатель, дзынь-дзынь-дзынь, Наш с Гаврилою приятель, дзынь-дзынь-дзынь, А налево — заседатель, дралаху-дралая, Он карманов выгребатель, дзынь-дзара! Впереди сидит судья, дзынь-дзынь-дзынь, Рылом — чистая свинья, дзынь-дзынь-дзынь, А когда мы дали в лапу, дралаху-дралая, Стал для нас он родным папой, дзынь-дзара! Тут защитничек встает, дзынь-дзынь-дзынь, И такую речь ведет, дзынь-дзынь-дзынь: «Греха на душу не брать, дралаху-дралая, Я прошу их оправдать» — дзынь-дзара! Не проходит тут и час, дзынь-дзынь-дзынь, Оправдали судьи нас, дзынь-дзынь-дзынь, Ксивы на руки вручают, дралаху-дралая, И на волю отпускают, дзынь-дзара! Мы заходим в ресторан, дзынь-дзынь-дзынь, Гаврила — в рыло, я — в карман, дзынь-дзынь-дзынь, Бочата рыжие срубили, дралаху-дралая, А потом всю ночь кутили, дзынь-дзара! Жили-были два громилы, дзынь-дзынь-дзынь, Один я, другой — Гаврила, дзынь-дзынь-дзынь, А если бабки есть у вас, дралаху-дралая, Пригласите в гости нас, дзынь-дзара! [85]

85

Более поздняя переделка знаменитой «Нас со Пскова два громилы». В частности, присказки «дзынь-дзынь-дзынь», «дралаху-дралая» и т. д., скорее всего, являются «авторским изобретением» одесских блатарей, в отличие от классического «гоп-дери-бери-бумбия». Наиболее известно исполнение этой песни Аркадием Северным.

Как-то раз по Ланжерону я брела

Как-то раз по Ланжерону я брела, Только «порубав» на полный ход. Вдруг ко мне подходят мусора: «Заплати-ка, милая, за счет!» «Алеша, ша! Берите на полтона ниже, Брось арапа заливать, эх-ма! Не подсаживайся ближе, Брось Одессу-маму вспоминать!» Вот так попала я в кичу И там теперь салаг учу: Сначала научитесь воровать, А после начинайте напевать: «Алеша, ша! А на полтона ниже? Брось арапа заливать, эх-ма! Не подсаживайся ближе, Брось Одессу-маму вспоминать!» Как на прогулку выведут во двор — С метлою там гуляет старый вор. И генерал здесь есть, и старый поп (Ему как раз сегодня дали в лоб). «Алеша, ша! Ну? На полтона ниже!!! Брось арапа заливать, эх-ма! Не подсаживайся ближе, Брось Одессу-маму вспоминать!» А если вы посмотрите в углу — Там курочка канает на бану. А уркаган один, совсем один — С мелодией втыкает кокаин. «Алеша, ша! А на полтона ниже?! Брось арапа заливать, эх-ма! Не подтягивайся ближе, Брось Одессу-маму вспоминать!» А вот однажды старый генерал Перед шпаной такую речь держал: «Я ж вас попридушу всех, как мышей!» В ответ он слышит голос ширмачей: «Эх, генеральчик-чик-чирик! Эх, на полтона ниже!!! Брось арапа заправлять, эх-ма! Не подтягивайся ближе, Брось Одессу-маму вспоминать!» А поп кадилою кадит И шармака такого городит: «Товарищи, я тоже за совет!» Товарищи поют ему в ответ: «Эх, попник, ша! А на полтона ниже!!! Брось арапа заправлять, эх-ма! Не подтягивайся ближе, Брось Одессу-маму вспоминать!»

Одесский учитель танцев

Мадам Кац, подержите Борю, Видите, ребенок сам не рад, Он на полу наделал море, Шаг вперед и два назад. Что это за новости — сморкаться в занавески? Это не салфетки, раз, два, три. Если у вас потекло из носа, Подолом соседки нос оботри. Кавалеры, не щипайте дамы Ниже талии, вам говорят. А держите ноги ваши прямо, Шаг вперед и две шаги назад. Сонечка, не стройте Моне глазки И не оттопыривайте зад, Вы не на базаре, а на танцеклассе: Шаг вперед и две шаги назад. Кавалеры, приглашайте дамов, Там, где брошка, — там перед, Шаг налево, две шаги направо, Шаг вперед и поворот. Дамы приглашают кавалеров, Там, где галстук, — там перед, Шаг направо, шаг налево, Шаг вперед и поворот.

Гоп-со-смыком

Гоп-со-смыком — это буду я! Братцы, посмотрите на меня: Ремеслом я выбрал кражу, Из тюрьмы я не вылажу, И тюрьма скучает без меня! Родился на Фурштадте Гоп-со-смыком, Он славился своим басистым криком. А глотка у него здорова, И ревел он, как корова. Вот каков был парень — Гоп-со-смыком! Сколько бы я, братцы, ни сидел — Не было минуты, чтоб не пел! Заложу я руки в брюки И пою романс от скуки, Что же, братцы, делать — столько дел! Если я неправедно живу, Попаду я к черту на Луну. А черти там, как в русской печке, Жарят грешников на свечке — С ними я полштофа долбану! В раю я на работу тут же выйду: Возьму с собою фомку, ломик, выдру. Деньги нужны до зарезу: К Богу в гардероб залезу — Дай нам Бог иметь, что Бог имеет! Иуда Скариот в раю живет, Гроши бережет, не ест, не пьет. Ох, падла буду, не забуду — Покалечу я Иуду! Знаю, где червонцы он кладет. Родился на Фурштадте — там и сдохну! Буду помирать, друзья, не охну! Вот лишь бы только не забыться, Перед смертью похмелиться, А потом как мумия засохну.

Шел «Столыпин»

Шел «Столыпин» по центральной ветке. За решеткой в темной серой клетке Ехала девчонка из Кургана, Пятерик везла до Магадана. Этим же этапом шел парнишка. У него в конце этапа вышка. Ксивы гнал он ей и ждал ответа. В этой жизни песня его спета. Пареньку ответила девчонка: «Если хочешь ты ко мне на полку, Говори с конвоем — я согласна. И к твоей судьбе не безучастна». В двадцать лет, в расцвете самой силы, Двери распахнул — и сразу к милой. Люди, будет грех назвать развратом Ласку и любовь под автоматом. А наутро прапорщик проснулся. Двери распахнул и улыбнулся. Руки протянул, к груди прижался… Тут удар — и прапорщик скончался. А наутро рапорт зачитали: Зечку при побеге расстреляли, Прапорщик погиб в неравной битве В тройнике у смертника на бритве.