Лучший исторический детектив
Шрифт:
Рузя отвернулась от окна и делано-равнодушно уставилась на ногти. Она размышляла, как сейчас поступить. «Лучше всего ничего не предпринимать. И с открытием лавки хорошо бы повременить. Неизвестно, как оно всё обернётся, если уж у подруги от меня тайны имеются, то моя жизнь никому не нужна». Собрав в кулачёк все свои женские таланты Рузя поймала взгляд Гольдмана и так на него посмотрела, что бледные щеки вдовца порозовели и он закашлялся. Рузя сейчас же принялась суетиться рядом с ним, постукивать по спине и всячески проявлять беспокойство, несколько раз словно невзначай задевая Гольдмана пышной грудью.
Рузя не была наивной глупышкой, понимала она, что пока в самом соку, то и можно из мужчин веревки вить, покуда они на молодость и на упругие бока клюют. По праздникам Рузя ходила в храм, исповедаться. О грехах всего не рассказывала, чтоб батюшку не смущать, всё больше об отпущении просила.
Рафик Гольдман, как школяр, заёрзал на венском стуле под натиском Рузиного обаяния. Он изредка посматривал на неё так пристально, что Рузя начинала часто-часто дышать, а её и без того ровная спина натягивалась струной. Как-то по-иному Рузя для Рафика открылась — такая беззащитная и милая. Он скользнул взглядом по её лицу и остановился на брошке, что так настойчиво оттягивала тонкую ткань блузки, обнажая белую грудь. Ему вдруг до озноба захотелось сделать ей какой-то подарок.
Кофе выпито, десерты съедены, Рафик торопливо попрощался и, рассчитавшись, ушёл.
— Понравилась ты ему смертельно, — сказала Зельда, ухмыльнувшись. Она смотрела в окно на другого Гольдмана. Этот уже не шёл прежней уверенной походкой, он несколько раз споткнулся, один раз оглянулся и по-дурацки улыбнулся витрине, за которой сидели панянки. — Я его таким и не припомню. Что будешь делать? Он вдовец. Около месяца тому назад жену похоронил.
— Что я буду делать — это второй вопрос, — ответила Рузя, прищурив один глаз. — Вот что будет делать пан Гольдман — это вопрос номер один.
Пан Гольдман не знал, что ему делать. Буквально вчера его навестил известный господин из Управы, выдал свою визитную карточку и настойчиво попросил звонить в том случае, если Гольдман вдруг вспомнит детали сотрудничества с Зеленским. Гольдман пару раз хлопнул ресницами, как гимназистка, потом выкатил выпуклые, как у стрекозы, глаза на этого господина и спросил:
— Безусловно, я весьма благодарен за пойманных расхитителей могилы моей усопшей супруги. — Здесь Гольдман совершенно искренне сморгнул набежавшую слезу. — Пан Мрозовский, позвольте узнать, откуда такой живой интерес в Управе к моей скромной персоне? Я исправно плачу в городскую казну…
— В Управе, пан Гольдман, к вам покуда нет интереса, — перебил Мрозовский, особой радости после этих слов на лице Гольдмана он не заметил. — Покуда я один вами интересуюсь, потому и жду от вас отзывчивости и желания пойти навстречу. Надеюсь, вы меня понимаете?
Мрозовский выразительно посмотрел на пана Гольдмана, качнув головой.
— Боюсь, что я не совсем вас понимаю, — продолжал упорствовать Гольдман. — Вы бы поточнее высказались, чтобы я вполне смог понять, в какой плоскости лежит ваш интерес.
Гольдман начал нервничать, а Мрозовский злился, потому что обычно он не имел дела с юристами. От обычных граждан гораздо легче получить желаемое и не умеют они так витиевато изъясняться, как этот чёртов нотариус.
— Что же тут такого непонятного? — Мрозовский раскраснелся лицом и под его медно-рыжими бакенбардами заметно заходили желваки. — Я как будто достаточно понятно изъясняюсь.
— Быть может, вам это понятно, а я вот нахожусь в недоумении, — продолжал настаивать Гольдман, повышая голос.
Мрозовский смотрел на него и думал, что если дать этому господину нотариусу внушительный подзатыльник, то вполне можно увидеть, как его глаза вылетят из орбит и ляпнутся прямиком на сверкающий паркет.
— А вы, пан Гольдман, поскорее выходите из этого вашего недоумения, — очень тихо сказал Мрозовский и ещё тише добавил: — Может статься, что самое интересное пропустите, а что потом? А я вам скажу, что потом. Поезд уедет, вы станете проситься в последний вагон, да только ваша история никому уже не будет интересна…
На слове «ваша» Мрозовский сделал ударение, выразительно выкатил глаза, как бы пародируя Гольдмана. Мрозовский откланялся, оставив нотариуса думать над сказанным. И тот думал. Думал натужно и пока не мог принять решение, как лучше поступить с паном сыщиком, но уж больно активно этот настойчивый господин топчется по больной мозоли.
В три часа по полудни Гольдман переминался с ноги на ногу в парадном перед массивной дверью пани Зеленской. Звонок давно затих, и он прислушивался к звукам, ожидая, когда откроют. Он услышал шаги за дверью и тут же принял важную, многократно отрепетированную перед зеркалом позу. Дверь открылась, Гольдман оказался стоять на сквозняке, вдыхая запахи куриного бульона, которым тут же потянуло из квартиры, и индийских благовоний.
— Доброго дня пани Марта, передайте хозяйке, что я пришел, — пан Гольдман поправил галстук и попытался войти. В полумраке парадного, на темно-коричневом фоне, сверкала алмазная булавка в галстуке, заставляя экономку недовольно морщиться.
— Доброго дня, — сухо ответила экономка, и не сдвинулась с места, не снимая цепочки с двери. — Пани Роза отдыхает.
— Ой, Марта! Ну, что вы канючите! Долго ещё вы будете держать меня в дверях? — пан Гольдман злился, он рассчитывал сейчас же поговорить с пани Зеленской. — Идите и спросите, когда она намерена меня принять!
Марта, молча, развернулась и ушла вглубь квартиры.
— Королева драная! — тихо выругался Гольдман, сплюнув под ноги. — Я покажу этой старой паучихе, как со мной разговаривать.
Дверь бесшумно открылась, Марта сняла цепочку и сказала:
— Пани Роза примет вас в гостиной.
Гольдман фыркнул, толкнул экономку и прошёл.
Гостиная, погруженная в полумрак, отрезанная от остального мира тяжелыми портьерами, напоминала паучью нору, из которой выход один — паучья сетка. Гольдман поёжился на пороге, вдохнул, пропахшего восточным ароматом, воздуха и подошёл к огромному креслу, в котором восседала маленькая и хрупкая пани Роза. Она всегда напоминала ему забальзамированный труп, поскольку при нормальном освещении Гольдман никогда её не видел. В мерцающем свете свечей или рассеянном солнечном свете сквозь портьеры пани Роза казалась ненастоящей. Большой говорящей куклой, механизмом, способным управлять и внушать неподдельный страх. Раньше, когда ещё жива была Фани, Гольдман несколько раз приходил с женой в дом Зеленских. Фани умела создать дружескую атмосферу, беседуя с пани Розой, увлекала её торопливыми, немного сумбурными бытовыми рассказами. Гольдман даже несколько раз слышал, как пани Роза смеялась над историями Фани, что без сомнения было само по себе удивительно.