Лучший исторический детектив
Шрифт:
— А служанки? За что ты убила Хельду и Норит?
— Ну, эти-то вполне заслужили свою смерть. Молодая наглая девчонка кое-что увидела и принялась меня донимать угрозами. А старая что-то заподозрила, стала коситься в мою сторону, и это было опасно. Пришлось их убрать.
— Хорошо, это понятно. А чем тебе не угодила молодая графиня Гильдебранда, что ты запустила своих милых помощниц в её опочивальню?
— А вот в этом вам меня обвинить не получится, брат Бенед. Это чистая выдумка взбалмошной избалованной девчонки. Ведь она ничем не может доказать свои слова.
— Подумай сама, Берта, ты же умная женщина. Ни к чему ведь было убивать служанок, если ты не замыслила зла против госпожи. И хотелось бы услышать, как тебе удалось выманить из дома Риву поздним мартовским вечером. Она ведь мешала тебе. С этим спорить бесполезно.
Берта метнула в дознавателя злобный взгляд — ну и въедливый же тип, такого она не ожидала.
— Рива, как квочка, ни на шаг не отходила от молодой госпожи, оберегала её от всего, прямо противно было смотреть. А выманить её из дома было проще простого, у каждого ведь есть свои слабые места. Эта дурочка, как я узнала, в молодости согрешила и родила ребёнка, мальчишку. И умудрилась спасти его от неминуемой смерти, спрятав на дальнем хуторе. Там она его проведывала время от времени, и мальчишка признавал её за мать. Это было вдвойне противно. Ну, я и шепнула ей, что с хутора пришла весть, будто мальчишка занемог. Она и понеслась, сломя голову.
Эти циничные слова покоробили всех в зале. Гильдебранда широко открыла глаза и прижала руки к груди. Граф нахмурился. На лице капитана стражи проступило отвращение. Но брат Бенет оставался невозмутим.
— А скажи нам, Берта, как ты сама не боишься своих гадюк? Как справлялась с ними? Ведь эти твари опасны для всех.
Берта слегка расслабилась.
— Ну, этому меня давно научила старая ведунья на болотах. Змей надо любить, и они ответят вам тем же. Мне очень нравилось, когда они, ласкаясь, обвивали мои руки и …
В глазах женщины появилось мечтательное выражение.
— А почему ты убила графа Арнульфа, Берта? — задал неожиданный вопрос дознаватель.
— Он … — вскинулась женщина, и, поняв, что выдала себя, сникла. — Я не понимаю о чём вы.
Таким испытанным приёмом брат Бенед получил на своём веку не одно признание вины. И Берта тоже попалась в эту ловушку.
— Всё ты отлично понимаешь, женщина, и будет гораздо лучше, если ты расскажешь всю правду. Поверь мне, епископский суд куда страшнее суда графского, и я не советовал бы тебе стремиться попасть туда.
Присутствующие в зале замерли, не дыша. Даже сам граф, побледнев, как полотно, потерял, казалось, дар речи. Дело принимало совсем другой оборот, куда более страшный. Берта же смотрела на дознавателя, не отрывая взгляда. И в глазах её разгорался огонь ненависти, дикой, безрассудной и оттого очень страшной.
— Ты хочешь знать, за что я убила его, нюхач, так я скажу тебе. И пусть кара Господня падёт на души всех, кто посмеет обвинить меня за это.
Женщина, казалось, потеряла власть над собой. Ею владела только лютая, всепоглощающая ненависть, перед которой отступило всё остальное.
— То, что он сделал со мной, заслуживало тысячи смертей, и того было бы мало. Граф увидел меня в селении и потребовал, чтобы я пошла в услужение к его дочери, которая только недавно вышла замуж и уже носит под сердцем ребёнка. «Ты станешь кормилицей и нянькой её младенца, — сказал он, — и будешь жить в замке». Но у меня был свой ребёнок, девочка, которая родилась совсем недавно, и ей не было ещё и месяца. Об этом я и сказала графу. «Какие мелочи, — рассмеялся он, — твой щенок никому не нужен». И велел закопать мою девочку в землю живьём, как это делали с нагулянными младенцами, хотя у меня был муж. Я пыталась умолить его не делать этого, но он ничего и слушать не захотел. У него была в руках вся власть, власть над жизнью моей и моего ребёнка, а я не имела никаких прав, я была в его глазах просто вещью. Так я попала в замок и стала прислуживать молодой графине. Она была доброй женщиной, это правда, но ведь из-за неё загубили моего ребёнка и искалечили жизнь мне. И я возненавидела её.
Как будто было мало того, что он уже сделал, граф пожелал иметь меня своей подстилкой. Как мужчина он был очень силён, но имел странные, необычные пристрастия в отношениях с женщиной. То, что он выделывал со мной, и что заставлял делать меня, не поддаётся описанию. Я думаю, старая графиня, его жена, могла бы порассказать много интересного об этом. Но она была госпожой и наследницей этого замка, она имела хоть какие-то права, и просто закрыла пред мужем дверь своей опочивальни. Он не очень-то и огорчался, находя себе развлечения за пределами супружеского ложа. А я не могла ничего. Он издевался надо мной, как хотел. А когда я отказывалась выполнять его дикие требования, бил меня, долго и с наслаждением избивал, затащив в своё тайное логово. «Кричи, — говорил он, — кричи во всё горло, всё равно тебя здесь никто не услышит». И смеялся. И снова бил меня.
Берта замолчала. Она стояла бледная как смерть, напряженная, и как будто была не в себе. Потом заговорила опять.
— Я должна была как-то остановить его, избавиться от этих истязаний. И я решилась. В один из дней, когда он снова затащил меня в своё логово, я подлила в вино, которое он всё время пил, яд. Этот яд я уже несколько дней носила при себе, и наконец, пустила его в ход. Яд был очень хитрый. Он оставлял человека в полном сознании, однако начисто лишал его возможности двигаться и говорить. Вы бы видели его глаза, когда он понял, что с ним происходит. А я — я наслаждалась каждой минутой, каждой секундой своей победы над ним. «Почему же ты не кричишь? — спрашивала я. — Ах, ты ведь знаешь, что тебя всё равно никто не услышит. И никто не узнает, что ты подох в этом подвале, как крыса. Потому что ты умрёшь. Я закрою тебя здесь, и ты будешь умирать долго и мучительно. Не забудь вспомнить, что ты сделал с моей жизнью, когда будешь подыхать». И я оставила его одного, закрыв толстую дверь и крышку люка. Ведь я много раз видела, как он делает это. Мне было очень весело наблюдать всю эту кутерьму, которая поднялась, когда граф исчез. Они искали его по всем окрестностям, а он медленно умирал здесь, прямо под их ногами. Смешно, не правда ли?
Берта замолчала, и сникла. Её ненависть, наконец, вылилась в словах, и она словно опустела, даже стала меньше ростом. Но дело было не закончено. У брата Бенеда оставалось ещё много вопросов, и он дал понять об этом потрясённому, окаменевшему от всего услышанного графу.
— Сейчас мы сделаем перерыв в заседании суда и осмотрим место преступления, — каким-то не своим, охрипшим голосом проговорил граф, — потом завершим нашу работу завтра. Ты, Гильдебранда, и ты, Глинит, отправляйтесь в свои комнаты, с вас достаточно на сегодня.
Глаза, обращённые на дочь, были полны боли. Девочка не заслужила такого кошмара, но он твёрдо решил, что она должна знать правду.
Потом граф повернулся к Берте.
— А ты покажешь нам, женщина, как можно проникнуть в этот тайник.
Берта попыталась было проявить строптивость, но слова брата Бенеда быстро утихомирили её:
— Не забывай, что в епископском суде несговорчивым обвиняемым частенько поджаривают пятки и не только.
Опустив плечи, Берта покорно пошла в окружении стражников к закутку под лестницей. Она бросила удивлённый взгляд на монаха — смотри-ка, он и это вынюхал, ищейка проклятая. Но сила была на его стороне.