Лучший из лучших
Шрифт:
– Ты сам-то на нее поставил?
– Все, что у меня было, сэр.
– Что же, мой мальчик, больше вопросов нет.
Леннокс зашагал к ближайшему букмекеру, на ходу вытаскивая из кармана кошелек. Хаим Коэн уже взобрался на повозку.
– Прекрасные дамы и уважаемые господа! Десятый, и последний, раунд! Могучий Голиаф против танцующей Саломеи!
На арену боком выбрался Голиаф, неторопливо и уверенно передвигаясь с помощью четырех пар многосуставчатых ножек.
Это была громадная самка, недавно полинявшая. Новенькая хитиновая броня отсвечивала медью; длинные волоски, покрывавшие брюшко и ноги, сверкали золотом. Паучиха оставляла за собой на песке двойную дорожку крошечных следов.
Толпа восторженно завопила. Голоса походили на свирепый звериный вой: запреты цивилизации давно рухнули под напором первобытной жестокости схваток на маленькой арене; кроме того, зрители не просыхали с полудня.
– Убей ее! – истошно закричала прелестная блондинка с украшенной цветами прической. Лицо девушки заливал лихорадочный румянец, глаза блестели. – Разорви ее на части!
– Мистер Баллантайн, ваша очередь, – скомандовал Хаим Коэн, повышая голос, чтобы перекричать толпу.
Ральф помедлил, дожидаясь, пока паучиха на арене отойдет подальше и отвернется в противоположную сторону. Подняв заслонку, он постучал по корзинке. Инкосикази осторожно выползла наружу, не касаясь брюшком песка. Увидев противника в противоположном углу, она замерла. Многочисленные бусинки глаз засверкали как осколки черного алмаза.
Голиаф почувствовал ее присутствие и, высоко подпрыгнув, развернулся в воздухе. Два паука, разделенные гладкой площадкой, посыпанной белым речным песком, смотрели друг на друга. Разница в размерах стала очевидной. Громадный Голиаф раздулся от ярости, растопырил шелковые щетинки, точно дикобраз, и затанцевал, вызывая на бой маленького соперника. Инкосикази мгновенно ответила на вызов, поднимая и опуская брюшко, ритмично покачивая туловищем и грациозно перебирая лапками, словно многорукий индийский бог Шива.
Зрители затихли, силясь не пропустить ни единого движения этого танца смерти, и вдруг разразились кровожадным ревом: Голиаф прыгнул. Полностью выпрямив лапки, паук взлетел в воздух и легко приземлился на противоположной стороне арены – точно на том месте, где долю секунды назад стояла Инкосикази. Она отпрыгнула в сторону и теперь вызывающе танцевала перед гигантским соперником.
Именно невероятное проворство огромных пауков привлекало зрителей. Молниеносные броски происходили совершенно внезапно: паук безошибочно бросался на противника или столь же стремительно переходил в контратаку. В промежутках между нападениями возобновлялся завораживающий смертоносный танец.
– Й-и-е! Й-и-е! – в полной тишине раздался ужасающий воинственный клич матабеле. С этим воплем черная волна обнаженных воинов прошла через весь континент, поблескивая лезвиями ассегаев и покачивая перьями в головных уборах.
Базо не выдержал: вместо того, чтобы прятаться в закоулках, он потихоньку протиснулся сквозь толпу. Его воинственный дух взыграл при виде разгоравшейся на арене схватки. Протолкавшись в первый ряд, Базо не смог удержаться.
– Й-и-е! Й-и-е! – завопил он, и Ральф невольно присоединился.
Действиями Инкосикази управлял инстинкт: другая самка была для нее смертельно опасной соперницей. Ее раздражали вовсе не крики людей, а перебирающие лапки гигантского противника на противоположной стороне арены, однако совершенно случайно первая атака Инкосикази совпала с воинственным кличем.
Дважды Инкосикази взлетала в воздух, и дважды Голиаф уклонялся. В третий раз Инкосикази подпрыгнула слишком высоко и ударилась о стеклянную крышку над ареной. Потерявшая равновесие Инкосикази лихорадочно барахталась в песке – и тут Голиаф решил нанести удар.
Мужчины злорадно вопили, женщины со сладострастным ужасом завизжали, а два волосатых тела сплелись в жутком объятии, обхватив друг друга многочисленными конечностями, словно два спрута.
Сцепившись, пауки покатились по арене, как резиновый мячик, пока путь не преградила дальняя стенка. Мелькали, изгибаясь, многосуставчатые конечности; длинные жала были полностью обнажены; щелкали челюсти, силясь впиться острыми, как игла, зубцами в непробиваемые хитиновые панцири и соскальзывая с гладкой поверхности; капли густого бесцветного яда текли по брюшкам самок.
Пауки инстинктивно прятали уязвимые брюшки, старались вырваться из объятий противника, чтобы нанести удар в участок тела, не прикрытый толстым панцирем. Опираясь на задние ножки, они боролись передними, и здесь вес Голиафа давал ему преимущество.
Хрустнув, точно расколотый орех, одна ножка Инкосикази оторвалась от тела. Паучиха судорожно дернулась, резко сжимая мягкое брюшко.
– Убей ее! Разорви в клочья! – завопила прелестная блондинка, вцепившись в надушенный шелковый платок. Ее лицо покраснело, во взгляде горело безумие.
Голиаф попробовал ухватить соперницу поудобнее, ощупью отыскивая мягкое уязвимое местечко, куда можно воткнуть красное жало.
– Й-и-е! Й-и-е! – повторял Базо с горящими глазами.
Инкосикази изо всех сил упиралась оставшимися лапками, стараясь вырваться из удушающих объятий огромного волосатого противника. Послышался тошнотворный хруст – передняя ножка отломилась, брызнул сок. Голиаф невольно отвлекся, поднеся оторванную конечность ко рту.
Воспользовавшись шансом убежать, Инкосикази прыгнула прочь, неуклюже приземлилась, но быстро пришла в себя. Ранки продолжали сочиться.
Голиаф занялся оторванными конечностями: завороженный запахом крови противника, он колол подергивающиеся ножки жалом, не замечая ничего вокруг. Словно резиновый мячик, отскочивший от стенки, Инкосикази запрыгнула на широкую спину Голиафа, вцепилась в нее уцелевшими ножками и воткнула кроваво-красное жало в брюшко соперника. Головка паучихи покачивалась вниз-вверх, в такт движениям жала, впрыскивающего поток яда в раздутое тело Голиафа.
Отравленный Голиаф выгнулся в агонии, длинные ножки напряженно выпрямились; надутое, как воздушный шарик, брюшко сотрясали спазмы. На спине, словно уродливый инкуб, сидела Инкосикази, продолжая впрыскивать яд. Конечности великана подломились, и брюшко просело на белый песок арены.