Лучший из лучших
Шрифт:
– Я вижу тебя, Дочь Милосердия, – с улыбкой сказала она Робин.
– Привет тебе, Джуба, Маленькая Голубка, – отозвалась Робин.
– Я не христианка, – заявила Джуба. – Пусть никто не донесет ложную весть Лобенгуле, Могучему Черному Слону.
– Как скажешь, Джуба, – чопорно ответила Робин.
Гостья сжала ее в медвежьих объятиях, одновременно обращаясь к стоящему на кафедре Клинтону.
– Привет и тебе, Хлопи, Белая Голова! Не обманывайся моим присутствием здесь, я не христианка! – Она сделала мощный вдох и продолжала: – Я пришла повидать старых друзей, а не распевать гимны и поклоняться твоему богу. И предупреждаю тебя, Хлопи, если ты опять будешь читать историю про человека по имени Камень, который отказался от своего бога три раза, пока не запел петух, мне это не понравится!
– Я не буду читать эту историю, – согласился Клинтон. – Теперь ты наверняка знаешь ее наизусть.
– Вот и хорошо, Хлопи, тогда давайте споем!
Джуба вела удивительно чистым и красивым сопрано, а Кодрингтоны дружно подхватили гимн «Вперед, воины Христовы», который Робин перевела на язык матабеле.
После службы Джуба решительно направилась к Ральфу.
– Ты Хеншо? – спросила она.
– Да, нкосикази! – ответил Ральф.
Джуба наклонила голову, признавая правильный стиль обращения к старшей жене великого вождя.
– Значит, ты тот, кого Базо, мой первенец, зовет братом, – сказала она. – Ты очень тощий и совсем белый, Маленький Ястреб, но брат Базо – мой сын.
– Вы оказываете мне великую честь, умаме! – ответил Ральф и очутился в медвежьих объятиях.
От Джубы пахло перетопленным жиром, охрой и дымом костра, но почему-то он почувствовал себя очень уютно – почти так же, как когда-то давно в объятиях матери.
Одетые в длинные ночные рубашки близнецы стояли на коленях возле низкой кровати, сложив руки перед лицом и крепко, чуть не до боли, зажмурившись. Стоявшая рядом Салина, тоже в ночной рубашке, присматривала за тем, как они молились.
– Иисус, ягненок кроткий…
Кэти, уже в постели, с заплетенными на ночь волосами, писала в дневнике при свете потрескивающей свечи из буйволиного жира с фитилем из ткани.
– И наивность пожалей, – тараторили близнецы с такой скоростью, что получалось: «И на иву тоже лей!»
Одновременно добравшись до «Аминь!», они прыгнули в постель, натянули одеяло до подбородка и принялись с любопытством наблюдать, как Салина расчесывает волосы: она проводила щеткой по сто раз с каждой стороны, густые пряди струились и горели белым пламенем при свете свечи. Потом девушка поцеловала близнецов, задула свечу и забралась в поскрипывающую кровать.
– Лина? – прошептала Виктория.
– Вики, пора спать.
– Ну пожалуйста, всего один вопрос!
– Ладно, но только один.
– Господь позволяет выходить замуж за кузена?
В маленькой темной хижине повисло молчание – гудящее, как медный телеграфный провод, по которому ударили мечом.
– Да, Вики, – наконец тихо отозвалась Кэти. – Господь это позволяет. Посмотри список тех, за кого нельзя выходить замуж, на последней странице молитвенника.
Молчание стало задумчивым.
– Лина?
– Лиззи, пора спать!
– Ты ведь разрешила Вики задать вопрос.
– Ладно, только один.
– Господь не рассердится, если молиться о чем-нибудь для себя – не для мамы, папы или сестер, а для себя одной?
– Думаю, нет, – сонно ответила Салина. – Он может не дать тебе того, что ты просишь, но вряд ли рассердится. А теперь спите, обе!
Кэти неподвижно лежала на спине, стиснув вытянутые вдоль тела руки в кулаки и глядя в светлый прямоугольник окна напротив.
«Господи, – молилась она, – пожалуйста, пусть он посмотрит на меня так, как смотрит на Салину, – хотя бы раз! Прошу тебя, Господи!»
Робин и Клинтон стояли рядом на темной веранде и смотрели в бархатное ночное небо Африки, усеянное звездами.
– Что ты думаешь о сыне Зуги? – Робин взяла мужа под руку.
– Сильный парень – и не только физически. – Клинтон вынул изо рта трубку и заглянул в нее. – Его фургон нагружен ящиками – длинными деревянными ящиками, с которых раскаленным железом выжгли маркировку.
– Ружья? – спросила Робин.
– Скорее всего.
– Закон не запрещает продавать оружие к северу от Лимпопо, – напомнила Робин. – А Лобенгуле они пригодятся для защиты.
– Тем не менее оружие есть оружие! Мне это не по душе. – Клинтон затянулся, выпуская облачка густого вонючего дыма.
Супруги замолчали.
– Он унаследовал от отца твердость и безжалостность, – наконец заговорила Робин.
– В этой стране иначе не выжить.
Робин вдруг вздрогнула и обхватила себя руками.
– Замерзла? – немедленно забеспокоился Клинтон.
– Нет. Так, что-то в дрожь бросило.
– Пойдем-ка спать.
– Еще минутку, Клинтон! Какая чудная ночь…
Он обнял ее за плечи.
– Иногда я так счастлив, что меня это пугает. Такое счастье не может длиться вечно.
От его слов в душе Робин сгустился плотный туман неясной тревоги, висевший над ней весь день, точно завеса дыма от лесного пожара. Ее охватило тяжелое предчувствие, что в их жизни что-то необратимо изменилось.
– Спаси нас, Господи! – прошептала она.
– Аминь! – тихо ответил Клинтон и повел жену в дом.
Внутри покрытой травой хижины было темно, узоры из переплетенных ветвей исчезали в темноте под высоким потолком, словно арки средневекового собора. Хижину освещал лишь маленький костер в глиняном очаге посередине. Одна из королевских жен подбросила в пламя пригоршню сушеных трав, и смолистые синие завитки дыма потянулись к невидимой крыше.
Возле костра, на низком глиняном помосте, покрытом толстым слоем шкур – шакальих, обезьяньих, лисьих и циветтовых, – восседал король.