Лучший полицейский детектив
Шрифт:
— Спасибо. Спасибо за доверие, — кивала в трансе головой Дина. Сегодня, благодаря этому ужасному событию, ее нежное лицо и солнечная прическа померкли и сливались с белым халатом. Когда настроение у Гнатенко падало, она выглядела, как поникшая мимоза. Сегодня оно упало до депрессивного состояния.
— И вот скажи, они считают, что у нас вредность заключается только в работе с формалином и реактивами при работе с трупами. А то, что их доставляют нам часто в таком виде, как Гольдмана, — ничего? А психологическая вредность? Почему психиатрам при работе с их психами платят 50 % за вредность, а нам — при работе с нашими психами — ничего? А у нас в работе намного чаще встречаются психи-убийцы и извращенцы, чем у самих психиатров!
— Валера, кого ты хочешь убедить? Меня? Я сама возмущаюсь так же! Если бы их, министерских работников, я имею в виду Минфин, заставить самих вскрыть гнилой труп тупым инструментом,
Все сотрудники отделения были сами не свои.
— Меня всегда поражали убийства детей, — горячо говорила старшая лаборант, обращаясь с Диной, — Как Вы можете с таким работать?
— Сама удивляюсь. Но меня поражали не сами убийства, а убийцы. И самое страшное — это бытовые мотивы.
— Какие, например? — удивился их водитель.
— А вот пока нет посетителей, могу рассказать вам о некоторых детоубийствах из моего арсенала экспертиз. Много у меня было убийств детей, но — такого!.. Хотя каждое преступление жестоко по-своему. Даже, если оно пассивное.
— Как это? — спросила Юля.
— Это когда ребенка не душат, не бьют головой о стенку, а просто оставляют без всякой помощи: без воды, еды, тепла и ухода. Но и на фоне такого кошмара встречаются случаи, особенно поражающие наши понятия о добре и зле. Помню, как-то, в период отпускной замены межрайонного эксперта в районе З. Одесской области, у меня произошел подобный случай…
Дина слегка прикрыла глаза, вспоминая то давнее событие. Стояло жаркое одесское лето. Впрочем, в Одессе лето всегда было жаркое. И все было бы ничего, если бы не надо было ездить два-три раза в неделю в З. Обычно, после работы она одна, или в компании с сотрудниками, которые тоже жили на поселке Котовского, ехала к Приморскому бульвару, спускалась по Потемкинской лестнице к порту, садилась на катер и ехала на пляж Лузановку. Возможно, это было у нее летним способом снятия стресса после работы. Сидя на открытой палубе, и наблюдая за пенными волнами и сильными попрошайками-бакланами, приставуче сопровождающими каждый катер, Дина радовалась бурлящей жизни вокруг. После того, как катер причаливал к пляжу, она не упускала возможность понежиться в теплой морской воде и позагорать пару часов. А если она не забывала захватить интересную книгу — время вообще проходило прекрасно. Но в те дни, когда надо было ехать в командировку, она была лишена такого удовольствия. После возвращения поздно вечером, или вообще — ночью, одесситам приходилось, в лучшем случае, освежиться под холодной струей из-под крана, в худшем — ополоснуться водой из ведра, предусмотрительно оставленного сердобольными родственниками. Летом в Одессе всегда была проблема с водой. Старая система водоснабжения, которая латалась по обыкновению кусками, не выдерживала и вечно повреждалась. И с самого начала лета весь город был перерыт сплошными канавами, а одесситы горько шутили, что опять «готовятся к войне», и два раза в день ждали с ведрами в руках поливальные машины, которые обеспечивали их водой.
— Следует заметить, что от Одессы до З. добираться на дизеле, а потом — автобусе, приходилось не менее пяти часов. Летом такой путь в разгоряченном поезде и запыленном маленьком бусике был довольно утомительным. Поэтому, добравшись до задворков центральной районной больницы, я была уже уставшей. А теперь представьте условия работы местного эксперта! Прием потерпевших у него велся в одном кабинете с фтизиатром, что вообще недопустимо, а вскрытия — в старой трансформаторной будке, в которой и развернуться-то было невозможно! Итак, у коллеги идет оживленный прием туберкулезников, а меня у дверей ждет вторая очередь — битых и травмированных. На столе лежит пять(!) направлений на вскрытие. Раз мертвые ждали меня уже три дня, то могут подождать еще некоторое время. Потому что живые уже не могут ждать чисто психологически. Вижу по настроению, что у всех сейчас истерика начнется. Поэтому, разъяснив положение дел, начинаю прием живых лиц. И часа через два, наконец, попадаю в знаменитый морг области, из удобств которого есть только слив в полу. Воду носит ведрами старенькая санитарка — божий одуванчик. Помещение настолько маленькое, что в нем помещался лишь один секционный стол и каталка, с щелью между ними в сантиметров в тридцать. Хорошо, что я никогда не была полной. Два тела и маленькое тельце лежат на означенных предметах, а еще два — на полу, под ними. Рассуждая рационально, прихожу к выводу, что тело ребеночка оставлю в самую последнюю очередь, когда буду совсем уставшей. Вскрытия начинаю с самого массивного и уже подгнившего тела. Хоть подгнившими было уже большинство
— Ужас! — передернула плечами тетя Лиля.
— Еще какой! — подтвердила Дина Алексеевна, — И вот так, постепенно освобождаю морг. Сделаю вскрытие — выдам тело родственникам, потом они мне следующее на стол кладут, а я иду выписывать врачебное свидетельство. Эта будка — морг была далековато от кабинета фтизиатра. Кстати, к началу вскрытий, коллега уже давно закончил свой прием. Продышусь минут пять на свежем воздухе, и — все сначала. Одно тело уже не могли поднять, и пришлось мне его прямо на полу, на коленях вскрывать. А вы удивляетесь, откуда у меня упорство. Выработалось от безысходности. Когда понимаешь, что никто, кроме тебя, этого не сделает, приходится становиться и делать! Короче, к тому моменту, когда у меня в работе осталось только тельце ребенка, я уже очень устала. И физически, и морально хотелось отдохнуть. Внимание уже несколько рассеялось и тоже требовало отдыха. Но с детьми у нас вечно бывают всякие неожиданности. Поэтому, я не расслабляюсь и иду беседовать с родителями. Они достаточно молодые — обоим до тридцати. В трауре, конечно. Заплаканные такие. Знаете, две черные скорбные такие фигуры… Спрашиваю у них о том, что произошло с ребенком.
— Упала с кровати, — отвечает безутешная мать.
Я стою и думаю: «У кого с кровати не падали дети? У всех падают. Но отчего-то все не умирают, слава Богу»!
— И что?
— И все! Умерла.
— Так сразу?
— Да, — очень односложно отвечает мать.
Думаю: «Нет, что-то тут не так»! И начинаю выспрашивать обстоятельства гибели ребенка дальше.
— А какой у вас пол в доме?
И слышу ответ, от которого у меня уши, образно говоря, сворачиваются в трубочку и отпадают: «А у нас старая хата, поэтому нет пола, вместо него — утоптанная земля». На дворе — конец восьмидесятых! Но, даже с поправкой на то, что хата — старая, а муж — ленивый и не хочет сделать нормальный пол, утоптанная земля — мягкий материал. Ребенок никак не должен был получить от такого падения серьезную черепно-мозговую травму!
— И от удара об утоптанную землю ребенок умер? — продолжаю выспрашивать родственников. И неожиданно слышу ответ, от которого можно самому рухнуть в обморок от смеха, извините за кощунство!
— А чтоб легче было вставать с кровати, мы под нее положили железную плиту.
Вы можете себе это представить? Стараясь соблюдать спокойствие и не спугнуть этих горе — «родителей», я оставляю их ждать под кабинетом фтизиатра, а сама иду в приемное отделение и начинаю вызванивать местную прокуратуру. Обрисовываю им ситуацию и приглашаю на вскрытие по причине подозрения на убийство. В условиях маленького района можно достичь организационной оперативности. Поэтому, буквально через минут десять у меня в будке собралась оперативная группа. Развернуться там было негде, поэтому работала я только со следователем прокуратуры, а все остальные ждали на крыльце наших результатов.
Девочке было месяца четыре, тельце было уже подгнившее, на что, видимо, и рассчитывали родители. Но в мягких тканях головы довольно четко определялись два массивных кровоизлияния, расположенные практически симметрично в проекции обоих теменных бугров. И вот тут-то, единственный раз за всю свою работу с черепно-мозговыми травмами у маленьких детей, я увидела то, о чем даже не читала. Валерий Михайлович знает, не даст соврать, что костная ткань у детей лет до восьми достаточно мягкая, хрящевидной консистенции. Поэтому, если у маленьких детей случается ЧМТ, то практически, никогда не бывает таких оскольчатых или фрагментарных переломов, как у взрослых. Косточки у них ломаются по типу повреждения «зеленой ветки». То есть линии перелома незавершенные, между отломками сохраняется костная связь. А у нашего несчастного дитяти были выраженные оскольчатые переломы в форме паутины. Я уже не помню, с какой стороны повреждения были более массивные, но суть не в этом. Под оболочками мозга тоже были значительные кровоизлияния. В ткани головного мозга, который по консистенции сейчас напоминал густоватую кашицу, все-таки определялись кровоизлияния. Конечно, мне удалось набрать материал для гистологов и картина была ясна.
— Вы идите к ним первая, попробуйте их расколоть, а мы будем рядом и через пару минут подойдем, — сказал следователь.
Я отправилась выписывать свидетельство о смерти. К диагнозу родители были готовы, ведь у их дочери, действительно, была черепно-мозговая травма. Но, когда в графе «род смерти» я подчеркнула рубрику «убийство», они начали громко возмущаться. Краем глаза я заметила движение у приоткрытой двери и проговорила:
— Конечно, это — убийство! Ребенок кричал, спать не давал? Положили на пол, головой на правую (или левую — сейчас уже не помню) сторону и из всех сил ногой ударили по левой?