Лучший приключенческий детектив
Шрифт:
— Эд, дорогой, какими судьбами? — вскричал он, растопыривая руки для объятий и словно не замечая, что я холодно уклоняюсь от них. — Совсем забыл старика! А я заканчиваю очередной портретец! Бьюсь над последними мазками.
— Это вы угадали. Точно — последними. Хотя кто знает… Может, еще кого и напишете. Начальника тюрьмы, например, или какого-нибудь вора в законе.
— Эд, что с тобой? Откуда такой черный юмор?
— Если бы юмор, — покачал головой я. — Но вы держитесь молодцом, Платон Платонович. И правильно поступаете, потому что стареть вам нельзя. Не собираетесь ли в «Приют пилигрима», на третий этаж, к девственницам? А вообще-то, знаете,
— Эд, что ты мелешь? — перешел на шепот Покамистов, хотя прекрасно уразумел, к чему я клоню. На лбу его проступила мертвенная бледность, голубые глаза потускнели, точно враз выцвели.
— Давайте не будем ломать комедию, — поморщился я. — Ответьте мне только на один вопрос: почему вы решили отдать Радецкого в руки шантажистов? Не из-за горячей же симпатии и глубочайшего сострадания к Геннадию Семеновичу Лаврухину, и не из-за денег же, конечно, хотя они никогда не помешают. Денег у вас много, в конце концов их хватило бы до конца жизни оплачивать дорогостоящий товар — девственниц. Я знаю также, почему вы позвонили той ночью в квартиру Модеста Павловича. Итак, чем вам не угодил Радецкий? Быстрее, потому что мне трудно дышать одним воздухом с вами!
— Садись, Эд, — от губ Покамистова отхлынула кровь, и на них отчетливо проступили коричневые пятнышки.
Я внял его приглашению, он тоже, медленно, правда, сгибая коленки, уселся в потертое кресло. — Я вижу, ты все знаешь. Не надеялся, вообще-то, что дойдешь до этого своим умом. А милиция и прокуратура — там одни дураки и лентяи… Значит, спрашиваешь, почему? Не из зависти, конечно. Славы у меня не меньше, если не больше, чем у Модеста. А денег… Я всегда был очень денежным человеком, куда там Модесту до меня… Эд, я просто-напросто ему отомстил. За то, что Рита до самой своей смерти любила его, а не меня, хотя и была моей женой. За то, что, извини, он много лет трахал ее, а я все это терпел. Каково мне было пережить это, а? И когда этот миллионер долбаный, Лаврухин, поплакался мне, старая обида так обожгла меня, что…
Я очень отчетливо вспомнил, как резко Георгий Викторович Уласевич оборвал себя на полуслове, когда рассказывал мне о…
— Вы с удовольствием договорились с мерзавцами из «Приюта девственниц» насчет того, как скомпрометировать Радецкого, вы с не меньшим, думаю, даже с большим удовольствием поучаствовали в его казни.
— Насчет казни ты не прав, — возразил Покамистов. — У меня просто не было обратной дороги. Меня заставили это сделать. Какие там ребята, ты сам знаешь.
— Бог вам судья, — я достал мобильник и набрал номер Вальдшнепова. Пока шел вызов, добавил: — Месть, конечно, имеет право на существование, только ваша оказалась подлой, очень подленькой… Владимир Юрьевич, запишите, пожалуйста, адрес… И еще один: головной офис концерна «Скатерть-самобранка», Геннадий Семенович Лаврухин… Да-да, тот самый. Он на допросе тоже кое-что вам расскажет…
— Эд, вам было неясно, каким образом водитель Блынского, ну, тот самый, с кадыком, его нашли застреленным в палате, пересекся с Радецким. Все очень просто: он в тот день привез в «Приют пилигрима» своего босса, Блынского. Не знаю, как там насчет девочек в полном смысле слова, но отдохнуть и развлечься с очередной пассией он там любил. Так уж получилось, что от Модеста Павловича нужно было избавиться, а свободной машины не было. Вот и попросили шофера Блынского оказать дружескую услугу. Пауки в банке, они друг друга хорошо знают…
— Спасибо, — ответил я. — Теперь для меня в деле
Сентябрьским утром, теплым, удивительно солнечным, я приехал в лес, на то место, где когда-то мы с Зоей в машине полюбили друг друга в первый раз. Осень уже обрызгала кусты и деревья где жидкой, а где и густой позолотой. Резко выделялись лишь осины с их красной, как пятна крови, листвой. От привядшей травы уже исходил весьма ощутимый запах тления.
Прислонясь к капоту машины, я достал из кармана ветровки письмо. Последняя весточка от Модеста Павловича, полученная мной вчера. Три месяца дядя ничего не давал знать о себе, и вот… Наверное, он предположил, что именно столько времени понадобится мне, чтобы разобраться в его таинственной гибели.
«Очень хочу надеяться, дорогой Эд, что ты жив и здоров. Это самое главное — чтобы ты был жив. Если честно, не однажды каялся, что ввязал тебя в эту страшную и опасную игру. Но моей рукой будто водил кто-то со стороны. Наверное, мне просто хотелось, чтобы кто-то, если со мной что-то случится, понял, как я ушел из жизни. Если у тебя это получилось, если ты отомстил моим обидчикам, то я благодарен тебе, как никогда ранее. Я ведь знаю, ты упрямый и никогда не отступишься ни от себя, ни от начатого дела. Помнишь, когда-то я отговаривал тебя от поступления в военное училище? Мне казалось, что из тебя может выйти хороший искусствовед. Но ты прислушивался только к самому себе. Наверное, это правильно.
Ты, без всякого сомнения, догадался, кто бросает в почтовый ящик мои письма. Да, это мои верные друзья, для которых я четко расписал время отправки каждого письма. Кто они? Ты их не знаешь, да это и неважно.
Последняя просьба к тебе, Эд — расскажи правду о моей смерти Ксении. И еще передай ей, что я ее сильно любил. Очень-очень сильно…»
Я посмотрел на конверт — изображение церкви святых страстотерпцев Бориса и Глеба в Вышгороде…
Я вздохнул, сунул письмо обратно в карман и направился к берегу близкой реки. Выбрав совершенно безлюдное место, огляделся несколько раз по сторонам, вынул из заднего брючного кармана «Беретту» и бросил ее подальше в воду. Она мне не пригодилась. К счастью или к несчастью, не знаю. Окажись она при мне в ту ночь, когда я стоял в холле у стойки портье «Приюта пилигрима», я, может, всадил бы пару пуль в мерзавца Фомина, и Зоя осталась бы жива. Она была бы сейчас рядом со мной, если бы Фомин не усек, что в кабинете Осмоловского горит свет. Ах, если б человеку знать, что впереди…
А впереди у меня сегодня была встреча с Алиной. Я увидел ее в летнем кафе на Львовской площади, близ которого с трудом припарковался — мне захотелось промочить горло «спрайтом».
Она сидела за столиком одна и, видимо, уже долго, потому что в пустой наполовину чашечке кофе уже не дымилось.
Я подошел и без разрешения уселся напротив нее.
Она подняла глаза. И не удивилась, будто ждала меня именно в этот день, именно в это время.
— Эд, я тогда сказала тебе правду.
— Я знаю.
Мы молчали и смотрели друг на друга. На мгновение мне показалось, что передо мной Зоя. В ее темных глазах — печальное понимание. Она улыбнулась мне так, как когда-то впервые улыбнулась в «Пирах Лукулла» и кивнула головой — ничего, мол, не поделаешь, Эд…
Видение отступило, и я снова увидел перед собой Алину.
— Если кофе тебе уже не хочется, то поднимайся и… И пойдем.
— Куда? — спросила она.
— Домой, — ответил я.