Лугару
Шрифт:
— А он оставил предсмертную записку, — лениво протянул Асмолов.
— Кто его нашел? Вы?
— Это не ваше дело! — вдруг обозлился Асмолов, и Зина вдруг заметила, что он снова стал обращаться к ней на «вы».
— Почерк его? — допытывалась она.
— Будет экспертиза.
— Мне можно посмотреть?
— Да сколько угодно! — Асмолов взял со стола, накрытого парчовой скатертью, какой-то клочок бумаги и протянул ей.
Зина развернула тетрадный листок в клеточку — в точности такой, на котором были написаны две адресованные ей записки. Это был почерк Евгения.
Буквы прыгали между строк. Было видно, что записка написана в состоянии крайнего душевного волнения, жесточайшего стресса, возможно, даже аффекта. Если Евгений написал записку сам, то в таком состоянии он вполне мог решиться на самоубийство. Написано было следующее: «Простите все… За тот ужас… который я не смог остановить».
— Очень странная записка, вам не кажется? — ехидно проговорил чекист.
— Кажется… Никогда не читала подобного. У нас бывает много тел самоубийц. Иногда приносят и записки. Ужас, который он не смог остановить… О чем это он?
Асмолов выразительно пожал плечами.
— Это почерк Евгения, — обернулась Зина к чекисту, — в этом нет никаких сомнений! Если, конечно, кто-то не подделал так искусно… Но очень похоже, что его. Как давно он мертв?
— Это вы мне скажите.
— Вы позволяете осмотреть тело?
— Разумеется. Вы и так видели достаточно много.
Зина бросилась к Евгению. Перчаток не было, поэтому она начала осмотр без них. Было очень страшно осматривать тело человека, которого она хорошо знала при жизни. Ничего ужаснее просто нельзя было придумать.
— Он мертв уже давно… — заговорила она. — Не меньше 10 часов. Предполагаемое время смерти — с полуночи до двух ночи. Входное отверстие соответствует диаметру пули марки данного пистолета. Но, чтобы это проверить и сказать больше, следует извлечь пулю. На руке следы пороха… На правой руке… выстрел произведен именно этой рукой… Евгений был правшой. Да, и еще. От него ощущается легкий запах алкоголя.
— Да вот же! — не выдержал Асмолов, указав на стоящую на столе бутылку водки, пустую примерно на треть, и большой граненый стакан: — «Столичная»!
— То есть он выпил, а потом прострелил себе голову?
— Выпил для храбрости, — сказал Асмолов. — Это доказывает, что он был серьезно настроен на самоубийство. Боялся.
— Да, возможно, — нехотя согласилась Зина, продолжая осмотр.
Внезапно внимание ее привлекла левая рука Евгения. Она попыталась немного отодвинуть в сторону ворот рубашки, но тут прозвучал резкий голос Асмолова:
— А вот это не трогать! К одежде прикасаться нельзя.
— Он одет, как для улицы, — повернулась Зина к нему, — на нем уличная одежда — брюки, рубашка, летние туфли… Уличные туфли. Дома так не ходят. В прихожей я видела его тапочки. Он не стал переобуваться. Вы не находите это странным?
— А что тут странного? — хохотнул чекист. — Зачем переобуваться в тапочки, если собираешься прострелить себе башку? Разве что в белые…
— Он пришел откуда-то! — Зина вскинула на него глаза. — Он вернулся домой в полночь, откуда-то, где его довели до самоубийства. Где с ним произошло что-то настолько страшное, что он решил застрелиться. Он принял это решение по дороге, возвращаясь из этого места. Когда он звал меня, он еще не думал себя убить.
— Вполне возможно, — согласился Асмолов, — но раздевать его все же не следует. Его должны осмотреть наши эксперты.
Однако снять рубашку с Евгения Крестовская хотела совсем по другой причине. На его руке и немного на груди она заметила пятна ожогов — точь-в-точь, как те, что были на трупе, который привозил в морг Асмолов. На трупе с прокушенной шеей! Это были ожоги от кислоты. Она узнала бы их из тысячи других! И вот теперь снова увидела — уже здесь. Однако о своей странной находке Зинаида решила не говорить.
— Почему он не дождался меня… — В голосе ее прозвучали слезы.
— А что бы это изменило? — зевнул чекист. — Если уж он решился прострелить себе башку, кто ему доктор?
Зина закончила осмотр. К глубокому сожалению, она не нашла никаких признаков того, что Евгений мог быть убит. Наоборот, все указывало на то, что он сам совершил этот страшный поступок.
— Откуда у него оружие? — задумалась она вслух.
— Разве это проблема, достать оружие? — пожал плечами Асмолов. — Вон сколько осталось еще с гражданской войны. Мы до сих пор все разгребаем и разгребаем.
— Этот пистолет выглядит современным.
— Подарил кто-то или купил. Судя по его хате, мужик он был не бедный.
— Он был женат? Или жил один?
— Жил один после смерти родителей. Женат не был. Ни разу. Но не сильно от этого и страдал.
— Что вы имеете в виду?
— Он со студентками кувыркался, кобель! — сально хихикнул Асмолов. — Приглашал студенток в свою квартиру и принимал экзамены через постель. У него их было немерено, со всех курсов…
— Зачем вы так… — начала Зина, но тут же прикусила язык. Странно было сомневаться в словах чекиста, НКВД никогда не ошибалось.
— Что, противно слушать, мерзко? — тут же среагировал Асмолов. — Или виды на него имели? Понятно, могли быть виды. А о таком никто и не знал. А мы вот знали! Мы обо всех знаем. Он рано или поздно залетел бы к нам прямиком в ручки, тепленьким. Но сам решил раньше отправиться на смотр к черту. Ну, ему видней.
Евгений раскрывался с очень неприятной стороны. Зина подумала, что недаром всегда считала его очень нехорошим человеком.
— Одна тупая селючка даже залетела от него в прошлом году, едва не случился скандал, — продолжал Асмолов. — Он нашел для нее бабку на Слободке, подпольный аборт сделала. Криминальный, между прочим. Влетело это ему в копеечку.
— Зачем вы мне все это рассказываете? — сухо спросила Зина.
— Вы сами поинтересовались, — ехидно ухмыльнулся Асмолов, — личной жизнью друга… А, кстати, есть очень интересный момент. Он в письменном столе хранил вашу фотографию. Студенческую. Как думаете, зачем?