Лугару
Шрифт:
— Не знаю и знать не хочу!
— Вот это правильно! Меньше знаешь — крепче спишь. Но спать тебе осталось не долго. В смысле, спокойно спать, — снова перешел на «ты» Асмолов — очевидно, припадок вежливости у него закончился.
— В каком смысле? — насторожилась Крестовская.
— А в прямом! Как думаешь, чего я здесь торчу? Группу жду. Сейчас наши приедут в полном составе! А ты здесь. Уж не ты ли его часом грохнула? В общем, арестуют, а потом уже будут разбираться. Или не будут, что скорее всего.
— Но за что? — Зина вдруг почувствовала, что теряет сознание. — Я… не убивала его! Я только сейчас пришла! Вы сами видели! Не было меня здесь этой ночью!.. — лепетала она.
— Я-то видел! — хмыкнул чекист. — Но ты наши методы работы знаешь. То-то же!
Она рухнула на стул. У нее подкосились ноги. Страшное воспоминание ранило ее душу — воспоминание о том, что она уже была в тюрьме НКВД. Она не выдержала бы во второй раз весь этот ужас! Впрочем, интуиция ей подсказывала, что сейчас этот ужас может быть гораздо худшим, чем тогда.
— Ты вообще тетка подозрительная, — Асмолов не спускал с нее глаз, — работаешь в морге. Разве нормальные люди в морге работают? Значит, прячешься от чего-то. Либо враг народа, шпионка, например. Чем не приговор?
Вся жизнь Зины промелькнула перед ее глазами и растворилась, исчезла в бесцветных глазах Асмо-лова, смотревших на нее с каким-то таким выражением, которое она не могла описать…
— Теперь ты поняла, что тебя ждет? — усмехнулся он.
Зина молчала. Отчаяние мешало ей говорить.
— Это ждет тебя, если ты задержишься еще на 15 минут. Поэтому встала и пошла отсюда!
— Что? — Это был совершенно неожиданный поворот, выбивший почву из-под ее ног.
— Пошла отсюда! — повторил Асмолов. — Я тебя выпускаю. Ты меня поняла? Я решил тебя отпустить! Надеюсь, ты понимаешь, что я тебя спасаю? Придет время, и ты вспомнишь, что я тебя спас. Уходи. Беги. Я тебя спасаю. Кто знает, может, однажды и ты спасешь меня. Пошла вон!
Зине не надо было повторять дважды. Пулей она рванулась к выходу, слетела с лестницы и, не останавливаясь, бежала до самого дома. Там она заперлась изнутри и до самой ночи не выходила из комнаты.
Ночь Зина провела в кошмарах. Ей все чудились мрачные тени, окружавшие ее кровать, гулкие тревожные шаги по коридору. Она вздрагивала от ужаса при любом шорохе, звуке, треске. Ей казалось, что за ней идут. И ужас этого доводил ее до истерики.
Только к рассвету, издерганная, больная, Зина вдруг поняла, что Асмолов отпустил ее по-настоящему. И, рухнув на подушку, она залилась слезами.
Зина уже не была нормальным человеком. И это открытие жгло ее изнутри. Тот, кто прошел тюрьму НКВД, уже не сможет спать нормально. Никогда.
На следующий день Зина не выходила из дома, несмотря на то что это был выходной перед очередным дежурством, и она заранее запланировала множество дел. Нужно было сходить на рынок, вернуть книги в библиотеку, зайти в гости к школьной подруге, что она собиралась сделать достаточно давно… Вместо этого Зина просидела сутки в своей запертой изнутри комнате, выходя из нее только по необходимости. Ее страшно мучила мысль, что за ней придут. Но никто не пришел.
К вечеру следующего дня, когда Зина поняла, что за ней не пришли и вряд ли уже придут, она впервые ощутила спокойствие. А вместе со спокойным расположением духа к ней вернулась способность мыслить логически. Итак, необходимо было себя защитить от подозрений в причастности к смерти Евгения.
В искренность чекиста Асмолова Крестовская не верила ни капли. Ее все время мучила мысль, что он отпустил ее ради какой-то своей цели, о которой она пока не знает. Только этим можно было объяснить его странную учтивость, на которую, она знала по опыту, просто не способен сотрудник НКВД. В этой организации нет нормальных людей. Люди в ней не работают. Зина убедилась в этом лично. Да и много знала по рассказам других. Правда, о подобных вещах было не принято говорить вслух, никто не хотел рисковать своей жизнью. Но все же кое-какие сведения появлялись.
А были поистине страшные вещи. Вдруг целые семьи исчезали неизвестно куда, а в освободившиеся квартиры заселялись другие люди. Крестовская не знала, что происходит там, в партийных верхах, но этот кошмар касался совершенно обычных, рядовых людей, из ее жизни. И оттого пелена страха становилась более жесткой, страшной, плотной оградой, отделяя людей друг от друга, приучая во всех видеть врагов. До нее уже доходило это странное выражение «враг народа». Но она никак не могла понять его смысл. Кто враг? Почему? И как можно быть врагом абсолютно всем? Что нужно такого сделать, чтобы стать врагом целому народу? И народ — это кто? Такие же люди, как она сама, — или партийная верхушка и сотрудники НКВД? Они тот же самый народ — или уже другой? И тогда какому народу — враг? А как же презумпция невиновности?
Очень опасно было высказывать подобные мысли вслух. Однако это странное выражение звучало все чаще и чаще. Зине всегда хотелось возразить, но безопаснее было молчать. Существовала необходимость держать свои мысли при себе.
Зина всерьез задумалась, как обезопасить себя, и сразу вспомнила о второй записке Евгения — той самой, в которой он назначал ей встречу ровно в 12 часов. Эту записку она оставила дома по чистой случайности: закрутилась и просто забыла положить в сумку. Теперь это должно было стать ее спасением.
Эта записка доказывала, что к 12 часам, когда она вошла в квартиру, Евгений был уже мертв. Это показал осмотр его тела. Он умер ночью, и к 12 часам уже успел остыть. На теле появились даже признаки, которые проявляются спустя несколько часов после смерти. Крестовская не могла ошибиться, она была уже опытным патологоанатомом. И если она стала забывать свою любимую педиатрию, то приобретенные навыки хранились в памяти ее довольно надежно, ведь этими знаниями она пользовалась каждый день.
Записка была четким доказательством того, что к 12 часам Евгений был мертв, она его не убивала. Записку Зина спрятала в тайник — выемку в одном из ящиков шкафа, которую не так-то просто было обнаружить. Обычно она хранила там деньги — запас на черный день.