Лукавый сексуальный лжец
Шрифт:
милая девушка из всех, кого я встречал, но она будто в панцире, и у меня есть
подозрение, что она не часто говорит людям о происходящем в ее голове.
Тишина, кажется, тянется бесконечно, и расстояние между нами на
диване словно увеличивается, и чем дольше она молчит, тем дальше меня
отбрасывает от нее. Я закрываю глаза, пытаясь хотя бы мысленно этому
сопротивляться. Кто-то из нас должен заговорить, и совершенно точно это
должен быть не я.
Наконец
– Мой отец изменял матери, с тех пор как мне исполнилось шестнадцать.
В доме даже завелось негласное правило: никогда это не обсуждать, хотя все
обо всем знают.
Ужаснувшись сначала, потом… я чувствую, как еще один фрагмент встал
на место в головоломке под названием «Лондон». Хотя от услышанного в
груди словно взрывается бомба. Я думаю о своих родителях, о том, как они
смотрят друг на друга, и как бы справился, если бы знал, что все это ложь. Я
бы не смог.
– Это… Мне очень жаль, Логан.
– Я всегда говорила себе – и маме, когда она со мной спорила – что
никому не позволю так с собой обращаться, – какое-то время она молчит, а
потом, снова глубоко вздохнув, продолжает: – Я знаю Джастина всю свою
жизнь, – говорит она. – Наши с ним мамы лучшие подруги, и мы всегда были
близки… но встречаться начали летом перед нашим выпускным классом.
Потом он переехал сюда со мной из Колорадо. Я поступила в UCSD, а он в
SDSU [Государственный Университет Сан-Диего – прим. перев.], хотя
планировал сначала в Боулдер [имеется в виду Колорадский Университет в
Боулдере – прим. перев.]. Но для меня Сан-Диего всегда бы вторым домом. Я
всегда хотела тут учиться и ждала с нетерпением, когда смогу уехать из
Денвера, – замолчав на несколько секунд, она заправляет прядь за ухо. –
Думаю, у нас с ним было что-то похожее на вас с Миа, и так же, как и ты, я
думала, что это навсегда, – посмотрев на меня, она говорит: – Он
познакомился с кем-то на втором курсе, и в их отношениях не было разве что
жизни вместе. Я однажды застукала их, – помолчав немного, она тихо
добавляет: – Это был выпускной курс, сразу после похорон моей бабушки.
Он сказал, ему нужно на работу, но…
У меня в животе все сжимается, и я выпускаю протяжный выдох.
– Охуеть можно! Выпускной курс?
– Да. Он изменял мне почти три года… – она замолкает и качает
головой. А я даже не могу справиться с собственным выражением лица. У
меня челюсть отвисла. Я на грани нервного срыва от этого ебаната. – И они,
кстати, до сих пор вместе… – шепотом говорит она. – Скоро женятся даже…
такие дела.
Моя реакция на все это – по чему-нибудь хорошенько ударить.
– Какой-то мешок с дерьмом.
Она кивает.
– Мне потребовалось много, очень много времени, чтобы перестать
чувствовать бессильную ярость. Хотя на самом деле я все еще ее чувствую. Я
думаю, что если отдаю сердце, отдаю и всю себя. Принять подобное решение,
это как все или ничего, понимаешь?
Лондон морщится, словно это что-то нелепое, а у меня в груди
стискивает так сильно, что я даже не знаю, как реагировать. Я хочу сделать
для нее все что угодно. Хочу отделать мудака, который заставил ее
чувствовать так, будто ее любовь была никому не нужной.
Поняв, что я старательно подбираю слова для ответа, Лондон продолжает
уже более беззаботным тоном:
– В общем, когда выползла из трясины унижения, единственное, что я
чувствовала, – это убежденность, насколько плохо я разбираюсь в людях.
– Нет, Лондон, – возражаю я. – Вовсе не плохо.
– Ох. Еще как плохо, – она улыбается мне так сладко и так ранимо, что
внутри меня что-то дает трещину. Собрав волосы на макушке, она
придерживает их обеими руками. Черт, поговорить с ней откровенно – это так
хорошо. Помимо бешенства из-за случившегося с ней, я чувствую
невероятную радость, что она сейчас здесь… рассказывает мне, о чем не
говорила другим, а может, и совсем никому. – Я про то, – говорит она, – что
умею распознавать явных мудаков. Как и все бармены, кстати. Но те, кто
поумней, неплохо шифруются. И вот на что я злюсь больше всего: что даже
если мне кто-нибудь нравится, я не могу тут себе полностью доверять.
Знаешь, каково это – ощущать, будто твое понимание людей больше никуда
не годится?
Весь этот разговор придавливает меня к дивану, что трудно
пошевелиться.
– Это ужасно угнетает, – соглашаюсь с ней я.
Лондон разводит руками.
– Мне ли не знать!
– И это во многом объясняет, почему ты та еще штучка, – усмехаясь,
говорю я, ожидая, что она опять улыбнется.
– Ты тоже, – кивнув в мою сторону, отвечает она.
– Наши прошлые отношения совершенно удручающие. Расскажи мне
что-нибудь смешное.