Лукавый сексуальный лжец
Шрифт:
Она вздыхает, раздумывая. Наконец говорит:
– «Вагину» с латыни можно приблизительно перевести как «ножны».
Я поворачиваюсь к ней.
– То есть ее назвали аксессуаром для пениса?
– А чего ты ждал? – спрашивает она, с удивлением глядя на меня. –
Привет. Патриархат ведь!
– Но и в те времена это кошмар, – отвечаю я. – Для них ведь латынь была
разговорным языком. То есть, в отличие от современных людей, все тогда
понимали,
называть свои прелести ножнами. «Как твои ножны?» – «К сожалению,
сейчас пустые».
– Прелести? – с удивленной улыбкой переспрашивает она.
– А что? – улыбнувшись в ответ, говорю я. – Ты вон вообще говоришь
«орхидея».
– Ну да, – она тяжело откидывается на спинку дивана и стонет: – После
воспоминаний о Джастине я отвратительно себя чувствую. Мне срочно
нужно что-нибудь сладкое.
– Слева от раковины, на верхней полке, – она поворачивает голову в мою
сторону, и я добавляю: – Там всегда припасено вкусненькое.
– Благослови тебя Господь, – я пялюсь на ее задницу, когда Лондон
встает и идет на кухню. Слышу, как она возится по шкафам, а потом кричит:
– О боже! Ты вообще как, в своем уме?
Я в беспокойстве выпрямляюсь.
– А что такое?
– У тебя открытая и недоеденная пачка «Поп-тартса»! [печенье – прим.
перев.]
Выдохнув с облегчением, я встаю и иду на кухню.
– Ну да. Припас одну печеньку на утро.
Раскрыв рот, она поворачивается ко мне, держа в руке пачку, и
спрашивает:
– Кто вообще оставляет только одну печеньку?
– Мне кажется или… – я облизываю палец и поднимаю его вверх. – Да,
точно, отчетливо слышу насмешку.
– Уверена, ты один их тех няшек, кто покупает столько печенья, чтобы
потом его хранить.
– Няшек? – прищурившись, медленно переспрашиваю я.
– Я про то, что ты не сжираешь все печенье разом, как настоящий мужик,
– не обращая на меня внимания, продолжает она. – И тебе нужен
герметичный контейнер, потому что следующую печеньку ты съешь спустя
часы.
Я опираюсь бедром о край стола и улыбаюсь ей.
– И скотч тебе не нравится, – подначивает она. – У тебя вообще пенис
настоящий?
Меня это смешит, и приходится держать руки в кулаках, чтобы
сдержаться и не притянуть ее к себе поближе, запустив палец в шлевку.
Наклонив голову в сторону, она спрашивает:
– И ты, наверное, ешь салатики на обед.
– Сама же видела, как я ел начос, – напоминаю я.
– Всего раз. Причем вегетарианские.
Я открываю рот, чтобы возразить, но она меня перебивает.
– Я по твоему лицу вижу! Обедаешь салатами. Еще, наверное, заправкой
не поливаешь.
Это совсем не так, но мне доставляет слишком много удовольствия
наблюдать, как она спорит со мной.
Лондон трясет коробку с печеньем.
– Я могла бы помочь тебе доесть эту печеньку, ну там, чтобы в коробке
стало красиво, но поскольку тут только одна, прямо и не знаю, как быть.
Понимающе кивая, я отвечаю:
– Одной тебе ни в коем случае нельзя ограничиваться.
– Точно, – она кладет печенье обратно в коробку. – Это все равно что
съесть только половину банана.
Я вздрагиваю.
– А что, кто-то съедает целый?
Лондон замирает и смотрит на меня, будто я повредился в уме.
– А кто нет?
– Я, – решительно говорю я. – Последние кусочки просто ужасные, – я
снова демонстративно вздрагиваю, – такой слишком интенсивный банановый
вкус. И плевать на размеры банана, все равно не доем.
– Ты с приветом.
Пожимаю плечами, разведя руками.
– Скорей всего. Но знаешь, мне-то, няшке, хватило бы и этой одной
печеньки, – она стонет, понимая, к чему я веду, – а вот тебе…
– Помолчи.
– …можно сжирать у меня дома столько печенья, сколько найдешь.
Лондон выдает мне настороженную полуулыбку, но потом, проиграв
битву с самой собой, улыбается во весь рот. У меня в груди слишком горячо,
а пульс слишком быстрый. Это как предвкушение состязания, но в разы
лучше. Как бы то ни было, эта девушка меня опьяняет. Когда нахожусь рядом
с ней, заставляю ее улыбаться, она творит со мной невероятные вещи. Она
видит это, да я и не скрываю. Я чертовски опьянен этой девушкой.
Наконец судорожно вздохнув, она шлепает меня по груди.
– Ты просто безнадежен.
Прежде чем она успевает убрать руку, я хватаю ее и прижимаю к груди.
Знаю, она сейчас чувствует биение моего сердца, и если можно счесть пульс
у нее на шее за намек, то ее сердце бьется так же сильно. Глядя, как
смягчается выражение ее лица, я улыбаюсь.
– Думаю, ты права, – отвечаю я.
Лондон
Заказав себе еще один капучино, я пробираюсь сквозь небольшую