Луна и солнце
Шрифт:
Она шлепнула рукой по воде, вспомнив, как похлопывает по одеялу, приманивая Геркулеса.
— Плыви сюда, русалочка. Хорошая, хорошая русалочка.
Русалка следила за нею из-под колесницы Аполлона.
Мари-Жозеф взяла за хвост рыбу и поболтала ею в воде. Русалка подняла голову, открыла пасть и высунула язык, словно пробуя воду на вкус.
— Да, хорошая, хорошая русалочка. Плыви сюда, ко мне, я дам тебе рыбку.
Русалка с шумом выплюнула воду.
— Вы можете заставить ее есть?
Мари-Жозеф обернулась:
— Граф Люсьен! Я не думала, не ожидала…
Он стоял на
— Вы что же, не узнали меня, — спросил граф Люсьен, — оттого что я сбрил усы?
Он говорил столь сухим тоном, что Мари-Жозеф не решилась рассмеяться: вдруг она неправильно поняла его шутку?
Он действительно сбрил свои пшеничные усы. Может быть, кто-то объяснил ему, что придворные теперь отпускают усы только во время военных кампаний и сбривают тотчас по возвращении в Версаль, чтобы походить на гладко выбритого короля. Он сменил свой простой шейный платок на кружевное жабо с лентами, а простой, подвязанный на затылке по обычаю военных парик — на модный, с локонами, ниспадающими на плечи расшитого золотом синего жюстокора. Большинство придворных предпочитали черные парики, любимые его величеством, однако граф Люсьен выбрал золотисто-каштановый, выгодно подчеркивавший нежный цвет его лица и светло-серые глаза.
— Я вас узнала, — чопорно ответила Мари-Жозеф, — но вы же адъютант его величества и состоите в свите. Я не ожидала увидеть вас в шатре русалки.
— Коль скоро русалка занимает мысли его величества, я обязан за ней присмотреть, мадемуазель де ла Круа, — возразил он. — Русалка вверена попечению вашего брата…
— Сударь, пока мой брат изучает мертвую русалку, живая вверена моему попечению.
— В таком случае нам с вами придется видеться часто. Вы сможете заставить ее есть?
— Надеюсь, что да.
— Ваш брат кормил ее насильно.
— Уверена, что приучу ее брать пищу у меня из рук.
— Его величеству не требуется ручная русалка. Его величеству потребна русалка, хорошо откормленная.
Он откланялся и стал неуклюже, как маленький ребенок, спускаться с края фонтана на землю по низенькой лесенке, опираясь на трость. Мари-Жозеф смотрела ему вслед.
С другой стороны фонтана задним ходом подогнали к клетке повозку. Рабочие стали скатывать по настилу оглушительно грохочущие бочки. Откуда ни возьмись появился садовник и принялся разравнивать граблями следы колес, оставленные на гравии.
Рабочий выбил кувалдой днище бочки, вдавив его внутрь, и в бассейн хлынула морская вода.
Пробили одну бочку, другую, третью, и вот уже в воздухе разлился прохладный запах океана. На поверхности воды в бассейне заплясали пузырьки, задрожала рябь.
С силой ударив мощным раздвоенным хвостом, русалка взлетела над водой. Вода полилась из ее открытой пасти, с темных волос, заструилась по телу. Спутанная прядь на лбу окрасилась светло-зеленым.
«Интересно, почему поблекла прядь? Уж не заболела ли русалка?» — забеспокоилась Мари-Жозеф.
Русалка вывела музыкальную трель и опустила голову под воду.
Гибким, плавным движением, даже не взрезав водную гладь, она нырнула на дно, а когда всплыла на поверхность, в зубах у нее билась
— Живая рыба! — воскликнула Мари-Жозеф. — Ей нужна живая рыба!
Русалка снова нырнула и устремилась к повозкам, в чистую морскую воду. Доплыв до решетки, она вцепилась в прутья и принялась трясти их. Металл загремел и зазвенел, точно рыцари скрестили копья на турнире. Русалка закричала, одним броском просунула руку меж стальными прутьями и схватила возчика за лодыжку.
— А ну, отпусти, черт бы тебя побрал! — Не ожидавший нападения возчик в ужасе отпрянул, попятился и опрокинулся навзничь, подбив бочку, бочка покатилась, завертелась и разлетелась в щепки, ударившись о прутья решетки. Клепки и стальные обручи градом посыпались в воду. Русалка снова бросилась на решетку и трясла ее, пока прутья не задрожали и не зазвенели.
Возчик в панике схватился за кнут и, со свистом рассекая воздух, чуть не ударил русалку по рукам.
— Проклятая нечисть!
Снова просвистел кнут.
С пронзительным криком ужаса русалка нырнула под воду, подняв сноп брызг.
— Не смейте!
Мари-Жозеф выбежала из клетки и бросилась вдоль края фонтана наперерез возчику. Огромные лошади-тяжеловозы с фырканьем забили копытами.
— Не смейте! — снова задохнулась от негодования Мари-Жозеф.
Русалка в испуге заходилась то криком, то свистом.
Вне себя от страха и ярости, возчик опять взмахнул кнутом, на сей раз готовясь нанести удар Мари-Жозеф. Мари-Жозеф замерла, не столько испуганная, сколько пораженная.
Воздетая рука возчика застыла высоко в воздухе, но не опустилась для удара — ее перехватила эбеновая тросточка графа Люсьена. Обезумевший великан попытался отбить ее, не соображая, что его удерживают от совершения преступления.
— Возчик! — возвысил голос граф Люсьен.
Возчик наконец осознал, что чуть было не ударил благородную даму, на которую уже поднял руку.
Граф Люсьен опустил трость и снова сел в седло. Его серый арабский скакун стоял не шелохнувшись, лишь прядая ушами, то закладывая их, словно прислушиваясь к всаднику, то настораживая при стонах и щебете русалки, и беспокойно косился на возчика.
— Мадемуазель де ла Круа поручена забота о русалке его величества! — сказал граф Люсьен.
— Месье, мамзель, прошу прощения…
Охваченный ужасом и раскаянием, возчик бросил кнут наземь.
— Вы уволены, — произнес граф Люсьен тоном, не допускающим возражений.
Ростом возчик превосходил графа Люсьена в два раза, весом — раза в три, а нож у него на поясе был куда длиннее графского кинжала. Однако смелостью и самообладанием явно уступал. Возчик мог ожидать и куда более сурового наказания, которое непременно последовало бы, если бы он не успел убраться до того, как к фонтану прибегут мушкетеры. Он схватил вожжи и с проклятиями принялся понукать лошадей. Упряжка рванулась с места. Повозка с грохотом покатилась прочь. Откуда ни возьмись снова появился садовник и разровнял на гравии следы копыт и колес.