Луна как жерло пушки. Роман и повести
Шрифт:
Он замолчал, ожидая, не ответят ли ему, не добавят ли что-либо. Но все молчали. Хотя в молчании этом чувствовалось одобрение.
— Мы еще до войны говорили: не хотим быть никакими святыми, Иовами или апостолами, чтоб жертвовать собой ради них, грешников. Мы — не пастухи, вы — не заблудшие овцы. Борец за дело пролетариата также из мяса и костей, в нем течет такая же живая кровь, он потому и борец, что хочет жить. Радоваться плодам своего труда, добиваться победы в борьбе, которую ведет. Для того мы и хотим уничтожить оккупантов, чтобы жить. Зато толстобрюхие выжидают: ждет лентяй в рот каравай…
—
Это говорил Хараламбие, и, услышав его голос, все повернули головы к двери. Он стоял на пороге и, как видно, был в хорошем настроении, не скрывал радостного возбуждения.
Закусить? Почему бы и нет? Сказано — сделано. Чем угощаться — это уж его забота.
И он принялся расстилать на верстаке деревенское полотенце.
Появилась еда, не требовавшая ни вилок, ни ложек: хлеб, вареные яйца, брынза, молодой редис, пучок зеленого лука, а затем и бутылка самогонки.
— Откуда все это взялось, брат Хараламбие? — удивился кто-то. — Не попалась ли на дороге несчастная грешница, которой срочно потребовалось отпустить грехи?
— Как желаете, я ж капельку горькой воды отхлебну. Этой бутылкой Хараламбие окончательно добил "братьев": они смотрели на него как на зачумленного.
— Такого еще никогда не было в нашей обители! — проговорил Канараке, не скрывая неодобрения, даже если его заслуживал и такой человек, как Хараламбие.
— Да, — с нескрываемым благодушием согласился Хараламбие, — такого никогда еще не было, это правда. Но сегодня я заслужил… И ни о чем меня не спрашивайте, все равно не скажу. — Он налил немного в глиняную кружку. — Будем живы, здоровы до самой смерти. — И выпил. Потом налил снова, протянув кружку Зуграву. — Очередь за гостем.
— Нет, люди добрые, не могу! Сначала ему, — лукаво подмигнув, он показал на Волоха, — чтобы потом не сказал товарищам! У нас за каплю этого зелья положено более тяжкое наказание, чем в вашей… чем в вашем кругу!
— Пей, пей, я тоже не откажусь, — улыбнулся Волох. — Налей еще немного, брат Хараламбие… Пью не только за то, что ты заслужил похвалу сегодня, — за то, чтоб заслужил ее и завтра!
— Вот это хорошее пожелание, — поддержал кто-то, — завтра на закате…
Отпив немного, Волох передал кружку Зуграву.
— Тот, кто сказал насчет завтра, — хорошо сказал! — напомнил Хараламбие. — На заходе солнца, если будет воля господня… и все сойдет хорошо, я и бороду сбрею, и эти космы состригу… Да, да, не иначе!
— Ну нет, придется потерпеть, — мягко, с легкой усмешкой остановил его Волох. — Кто знает, может, они еще пригодятся, и космы, и борода. За завтрашним днем придут и другие.
— Пей и ты, крещеная душа, — обратился Хараламбие к Зуграву, — быть может, товарищи помилуют тебя, не пошлют из-за глотка самогонки гореть в аду… Хорошо, если б завтра каждый из нас заслужил… Только не знаю, не знаю: говорит наш Сыргие, что придут и другие дни… — Он замолчал, принявшись задумчиво приглаживать волосы, распрямлять бороду. — Значит, говоришь — оставить? А если будут вырывать антихристы, что носят на рукавах знак ломаного креста?
Канараке застыл, не донеся до губ кружку. Стекла очков у него запотели, и глаза были словно подернуты
— Ладно, не буду, пускай остаются! Только знаете почему захотелось избавиться? Не со страху, что будут вырывать фашисты. Как раз наоборот! От храбрости, которая отныне крепко во мне засела. Так, так, люди добрые и товарищи! Вот кем я считаю теперь их… Ну ладно, пора ложиться спать. Завтра в это время, насколько известно, будет не до сна… За час до рассвета, да, брат Сыргие?.. Конечно, мы с тобой "братья", а как же, — все еще не мог успокоиться Хараламбие. — Ты побежишь куда следует, увидишься… тоже с кем следует, так что смотри не опаздывай! Понятно, о чем говорю? Можешь и этого товарища взять для прикрытия, — он показал на Зуграву, собиравшегося уходить и теперь пожимавшего каждому на прощание руку.
— Не нужно, туда я сам могу пойти, — радуясь совету "брата", ответил Волох. — Хорошо бы взять его на работу к нам в мастерскую.
— А чего ж: подойдет, если знает ремесло.
— Не сомневайтесь, — проговорил один из рабочих, стоявших на страже у дверей. — Кулаки железные, да и сам видите какой. Настоятельно советую.
— Лишь бы захотел. Он — из наших, сразу видно, — подхватил другой, махнув рукой в сторону верстака, у которого недавно стоял Зуграву. — Сами видели, как жалеет инструмент…
— Если и по кулакам подходит, и по душе, значит, поговорим с сестрой Параскивой, и считай, дело сделано.
Зуграву ждал Сыргие во дворе.
— Что скажешь насчет… этого моего припадка красноречия? — слегка подтрунивая над собой, спросил он. — Не показалось, что уже с первой встречи с ними я готов превратиться в проповедника? Как-то сразу настроился на такой лад, едва ощутил обстановку мастерской, заглянул в лица… Ох эта наша жизнь под семью замками!.. И все-таки как много значит слово! Какое мощное оружие! Теперь только одно остается: дать клятву, что не возьмешь в руки настоящего. — Он добродушно рассмеялся. — Не принимай, конечно, всерьез.
— Отчего же? Не знаю, как насчет "настоящего оружия", но несколько гранат нам и в самом деле не помешают.
— Кому это "нам"? Вот этим "братьям" баптистам?
— Йоргу и Хараламбие можно с полным основанием считать товарищами… Хочешь посмотреть мою отшельническую келью?
— Отшельническую? — притворно удивившись, переспросил Зуграву. — Очень жаль, как раз завтра я должен возвращаться в Кишинев, иначе зашел бы. Покажи отсюда, где примерно расположена… Кстати, ты и сам не очень задерживайся… Который час? Впрочем, все равно… Сообщи только пароль, чтоб за час до рассвета можно было выйти вместо тебя. На операцию "Зажженный светильник".
— Но почему вместо меня? — с недоумением спросил Волох. — Надеюсь, ничего непредвиденного не случилось?
— Случилось, парень, и какие еще события могут произойти… Между прочим: тебе приходилось прыгать с парашютом?
— С какой стати? — Волох даже растерянно заморгал глазами. — Но если понадобится, прыгну!
— Видишь ли, бороться только одним оружием слова может надоесть. А если так… Короче говоря: партия решила вручить тебе другое оружие.
— Неужели на фронт? — точно ребенок, обрадовался Волох.