Луна как жерло пушки. Роман и повести
Шрифт:
Тишина. Не слышно дыхания, будто спальня пуста.
— И вы не видели никогда того товарища? — спросил наконец чей-то голос.
— Видели, наверное. После освобождения Бессарабии! — предположил другой.
— Кто знает… — ответил Мазуре. — Много их было. Кто погиб в застенках, кто пал в Испании, во Франции, в сражениях Отечественной войны…
— Но ведь не все погибли! — настаивали ребята.
— Не все, конечно… но как вам сказать… — засмеялся Сидор. — Ведь они не со звездой во лбу. Как их узнаешь?.. Может так случиться, что живет тот товарищ с тобою
— Ну, это сказки! — воскликнул Браздяну. — Сидор не доверяет нам. Продолжает свою конспирацию. Так-то, ребята!
Сидор засмеялся тихо.
— Коли так, тогда скажу, — ответил он живо. — Есть человек, который мне напоминает того товарища подпольщика. Хоть он из других краев, из других боев. И вы его знаете.
— Кто это? — раздалось сразу несколько голосов.
— Леонид Алексеевич. Да. Ваш директор. Когда я мысленно вглядываюсь в прошлое, проступает его лицо. Лицо Мохова в годы революции…
И, чтобы предупредить новую волну вопросов, Сидор встал с койки. Поправил одеяло и, привыкнув к темноте, вдруг увидел Колоскова. Непонятно было, он спит или нет.
— Сергей Сергеевич живет у вас? — удивился он.
— Да, несколько дней… пока найдет квартиру.
— Ну ладно, — заспешил Сидор, — рассказы рассказами, а пора и честь знать. Отбой-то когда был, люди добрые? Спать! Спокойной ночи! — И тихо вышел.
Но ребятам было не до сна.
— Кабы не боялся Каймакана, сидел бы с нами до утра! — с сожалением вздохнул Фока.
— Черта с два он боится! — улыбнулся Хайкин. — Только притворяется подчиненным.
— А по-моему, не притворяется, — возразил Некулу-ца. — Он слушается товарища Каймакана, потому что, видно, так гласит закон подпольщиков: капиталистам сопротивляйся, своих слушайся.
— Ну, это не больно здорово! Выходит, Каймакану — воля. Хочу — Мазуре обругаю, хочу — Тубу… — нахмурился Котеля.
— Бросьте! Каймакан хороший специалист, а это главное. Нам без него не обойтись, — вмешался Пакурару.
— Потому-то с ним все и носятся! — фальцетом выкрикнул Игорь. — Никто слова поперек не скажет. Даже Сергей… — Браздяну захлебнулся и испуганно глянул на койку, где лежал Колосков. Непонятно было, спит он или нет.
Спальня. Койки ребят.
И у ночей свой свет. То лунный, то звездный. Но часто и без него ночью бывает виднее, чем днем.
То, что пережил Фока сегодняшним утром, отчетливо возникло теперь вновь перед его закрытыми глазами. Медленно шла ночь, а Фока все видел Колоскова, решительно входящего в кабинет замдиректора. Каймакан предложил ему стул, но Сергей не сел. Тогда встал и Каймакан.
Фока так и видел их, стоящих лицом к лицу, высоких, сильных, чем-то схожих между собой. Только пустой рукав младшего был засунут за пояс, а рука старшего покоилась в кармане.
Фока заскочил к Тубе, но ее не было в кабинете — пишущая машинка застыла на столике слева. Надо было сматываться, однако любопытство взяло верх, и Фока остался стоять за неплотно прикрытой дверью и даже стал заглядывать в щелку.
— Почему у секретарши заплаканные
— У какой секретарши? А, ты о Тубе! — удивился Каймакан. — Что тебя, собственно, интересует?
— Я сказал.
Фока заметил, что Еуджен Георгиевич быстро вынул руку из кармана, но тут же сунул ее обратно.
— Мне некогда следить за глазами Тубы.
— Вам некогда, а ученики видят.
— Чего ты хочешь? Конкретно?
— Хочу, чтоб у нее были ясные глаза. Чтоб вы ее уважали.
— Вот и скажи ей, чтоб работала лучше, не суетилась.
— Знаете, когда теряешь в один год всех своих близких, трудно быть уравновешенным…
— Вот что, молодой человек: я тоже остался один на свете. Мои родители…
— Это другое дело. Все ее родные убиты фашистами. Поняли? Считайте ее жертвой войны!
Фока и сейчас, в темноте спальни, видел, как при этих словах вздрагивал в пустом рукаве обрубок руки Колосова.
— Ну ладно, ты потерял руку на фронте, но зачем теперь из Тубы делать сироту? — настаивал Каймакан.
— Я считаю ее сиротой. Прошу учесть!
Тут Фока отпрянул от двери, потому что Колосков круто повернулся и пошел к выходу…
В который раз теперь, ночью, Фока перебирал все это в памяти, пытаясь разобраться. Он чувствовал только, что в школе Сергей Колосков ему дороже всех. Но какая связь между пустым рукавом Сергея и Тубой?
«Пустой рукав… Сирота Туба…» — повторял он, пока не уснул. И снилось ему, наверное, что-то тревожное, военное, потому что он беспокойно ворочался во сне и стонал.
Спальня. Тьма вокруг. И внезапно при какой-то секундной вспышке видишь себя самого.
В одну из таких ночей увидел себя и Володя Пакурару.
Мать его, кухарка, отдала сына в услужение к зажиточному извозчику, чтоб пас лошадей по ночам, за одно лишь обещание посадить когда-нибудь малыша на высокие козлы фаэтона, вручить ему кнут. Потом Володя нанялся мыть посуду в ресторан-люкс, чтоб выучиться на официанта. Перекочевал к парикмахеру — стряхивать пыль со шляп клиентов, подметать помещение — и так и не дождался, чтоб ему доверили ножницы или бритву. Побывал мальчиком на побегушках в одном магазине, но ему не разрешили даже подойти к прилавку.
Он не находил своего дела…
К концу войны кухарка увязалась за своим богатым хозяином в Румынию. Мальчик оказался предоставленным самому себе. Он подрядился таскать туши мяса по лавочкам спекулянтов с патентами. Думал стать торговцем или, на худой конец, мясником. Все напрасно.
Он пересчитал горы обуви у холодных сапожников на базаре, замазывал трещины ваксой или кремом, но ни разу не взял в руки шило или смоляную нить дратвы…
Но однажды на него словно с неба свалилось счастье. Он, привыкший подбирать крошки с чужого стола, теперь получил за столом место. Его привели в ремесленное училище. Здесь он сможет достигнуть куда большего, чем извозчик, официант, парикмахер или даже продавец. Здесь он может стать специалистом с солидным заработком, с именем, рационализатором, а может быть и изобретателем.