Луна над Сохо
Шрифт:
— Учти, — сказал я, протягивая Эшу деньги, — с тебя чеки. Иначе я расскажу Тайберн, что на самом деле произошло той ночью в Мейфэйре.
— Это же была всего-навсего кошка, — сказал Эш.
— Есть вещи, которые вообще ни с кем нельзя делать, — назидательно сказал я. — Даже с кошками.
— Ну, она же была так гладко побрита… — попытался оправдаться Эш.
— Думаю, Тайберн имеет совсем другое мнение на этот счет, — возразил я.
— Пожалуй, я начну с «Инстинкта», — решил Эш. — Давай со мной, а?
— Не могу. Кто-то, понимаешь ли, должен еще и на жизнь
— А я этим и занимаюсь, — заметил Эш, — выполняю твою работу.
— Тогда будь осторожен.
— Представлю себе, что просто прекрасной лунной ночью вышел на охоту без лицензии, — сказал он.
С этими словами он развернулся и затерялся в толпе, попутно свистнув яблоко с рыночного лотка.
Проблема Сохо в том, что на машине через него фиг проедешь, а метро поблизости нет, как и автобусных остановок. Вот и приходится в итоге пробираться пешком. А когда топаешь пешком, можно легко наткнуться на тех, кого не заметил бы, сидя за рулем. Оставив машину на Бик-стрит, я вышел на Бродвик, но не успел достичь границы Сохо, за которой можно перемещаться с нормальной скоростью, как на Лексингтон-стрит меня перехватили.
Несмотря на шум машин, стук каблуков я услышал раньше, чем голос.
— Констебль Грант, вы мне солгали!
Обернувшись, я увидел Симону Фитцуильям — она цокала ко мне по тротуару на своих шпильках. Красный шерстяной кардиган ниспадал с плеч, словно мантия, пуговицы персиковой блузки чуть не расходились на груди, черные леггинсы обтягивали ноги, подчеркивая всю их умопомрачительность. Симона подошла ближе, и я ощутил запахи жимолости, розы и лаванды — запахи английского деревенского сада.
— Мисс Фитцуильям! — поздоровался я, стараясь держать официальный тон.
— Вы солгали! — повторила она. — Ваш отец — Ричард Грант по прозвищу Чертенок. Как же я сама не поняла этого сразу, по вашему лицу? Неудивительно, что вы знали, о чем говорите. Он еще выступает?
— Как вы? — спросил я, чувствуя себя ведущим дневного телевизионного ток-шоу.
Улыбка угасла.
— По-всякому, — сказала Симона. — А знаете, что могло бы поднять мне настроение? Что-нибудь экстраординарное.
Раньше я никогда не слышал, чтобы нормальный человек употребил в повседневной речи слово «экстраординарное».
— Куда бы вам хотелось пойти? — спросил я.
Англичане всегда возбуждали в жителях континента сильную тягу к миссионерским подвигам. И время от времени кто-нибудь не робкого десятка отваживался бросить вызов нашей погоде, нашему водопроводу и нашему юмору, дабы принести на этот несчастный отсталый островок толику утонченной европейской роскоши. По словам Симоны, одна такая миссионерка по имени мадам Валери открыла свою кондитерскую на Фрит-стрит, а когда немцы ее разбомбили, перебралась вместе с заведением на Олд-Комптон-стрит. Патрулируя улицы, я проходил мимо сотни раз, но вызовов в саму кондитерскую никогда не было, ведь там не продают алкоголь.
Симона ухватила меня за руку и буквально втащила внутрь. Витрины тускло поблескивали в дневном свете. На кружевных кремовых салфеточках рядами красовались разнообразные сладости —
У Симоны был здесь любимый столик у лестницы, по другую сторону от витрин. Отсюда, заметила она, удобно наблюдать за входящими и выходящими посетителями и одновременно следить за пирожными — на случай, если те решат сбежать. Она вела себя вполне уверенно, и я предоставил ей право выбора. Себе она заказала обманчиво компактное слоеное пирожное со сливками и глазурью. А мне достался целый шоколадный торт с розочками из шоколадного крема и взбитыми сливками с шоколадной крошкой. Интересно, подумал я, меня пытаются соблазнить или ввергнуть в диабетическую кому?
— Расскажите же мне, что вам удалось выяснить, — заявила она. — Я слышала, вчера ночью вы с Джимми и Максом побывали в «Мистериозо»? Ужасное место, не правда ли? Я уверена, вам стоило огромного труда удержаться и не броситься арестовывать злодеев налево и направо.
Я сказал, что действительно побывал в этом клубе, и да, это и вправду средоточие беззакония, но не стал упоминать о Микки-Костяшке, который именно сейчас, в момент нашего разговора, лежал в морге Университетского госпиталя в ожидании вскрытия. Вместо этого я вешал ей лапшу о ходе расследования и любовался, как она ест пирожное. Она поглощала его, как нетерпеливый, но воспитанный ребенок — изящно откусывая маленькими кусочками. И все равно перепачкала губы сливками. Потом слизнула их влажным язычком.
— Знаете, куда вам нужно обратиться? — проговорила она, закончив облизываться. — В Союз музыкантов. В конце концов, там обязаны держать в поле зрения всех своих членов. Если кто и должен знать, что произошло, так это они. Вы будете доедать?
Я предложил ей остаток своего пирожного — и она, прежде чем пододвинуть тарелку к себе, настороженно оглянулась по сторонам, словно нашкодившая школьница.
— Никак не удается умерить аппетит, — пожаловалась она. — Наверное, организму хочется восполнить недостаток сладостей, съеденных в детстве: в те времена ничего нельзя было достать.
— В какие времена?
— В те времена, когда я была маленькая и глупая, — ответила Симона.
На щеке у нее осталось пятнышко шоколада. Я машинально протянул руку и стер его большим пальцем.
— Спасибо, — сказала она. — Пирожных никогда не бывает слишком много.
Как и свободного времени. Я оплатил счет, и Симона проводила меня до того места, где я оставил свой «Форд Асбо». Я спросил, кем она работает.
— Я журналист, — ответила Симона.
— На какое издание работаете?
— Я фрилансер, — сказала она, — так что практически на все.
— А о чем пишете?
— О джазе, разумеется. Музыкальные обозрения, репортажи с лондонских выступлений, сплетни, слухи — большинство моих статей печатаются за рубежом. В основном в Японии: япошки понимают толк в джазе, этого у них не отнять.
Она пояснила, что сильно подозревает, что в Токио есть какое-то издательство-посредник, которое переводит ее статьи на японский, причем при переводе ее имя как-то незаметно теряется.