Луна во второй четверти
Шрифт:
— Ау, а что я нашла! — крикнула, перевесившись через перила, Лера.
— Да? — Варвара утерла грязный лоб грязной рукой.
— Картины! Полно картин! Наверху. Холсты, картон… Пошли, поглядим!
— Сейчас. Только управлюсь…
— Здесь художник жил, представляешь? То-то я гляжу, печка вон как расписана. Интересно, что с ним потом случилось?
— Съехал, — вздохнула Варвара, — мода прошла и съехал…
Было, было уже почти легендарное время, когда, физики и лирики срывались с насиженных мест и, прихватив жену
А дом без человека опускается точно так же, как и человек без дома; крыша протекла, из погреба в горницу поползла плесень, крыльцо щерилось отвалившейся доской — художник, как это водится среди людей его профессии, явно был мужиком с руками; давным-давно покинутый дом все еще оставался самым прочным во всей деревне. Не считая угрюмовского, подумала Варвара, но тот ведь жилой.
— Так ты идешь? — вновь крикнула сверху Лера.
— Сейчас, — Варвара вздохнула и устало распрямилась, — Только в сарай это добро отволоку…
— Да ты что? — удивилась Лера.
— Сашенька, — обратилась она к Пудику, тащившему охапку дров, — не поможешь нам? Отнеси, будь так добр, все это в сарайчик…
При этом она кокетливо перегнулась через перила. Вырез у майки оказался неожиданно глубоким.
— Почему ж нет, — Пудик неохотно перевел взгляд с Леры на гору хлама в углу, — Момент…
Ловким движением сгреб полотнище за четыре угла и взвалил узел на плечо.
— И со второго этажа тоже, пожалуйста, — крикнула ему вслед Лера.
— Почему ж нет, — повторил Пудик, вываливаясь в сени.
— Никогда не делай сама то, о чем можно попросить мужчину, — назидательно проговорила Лера, подмигнув Варваре, — Этим ты сохраняешь лицо и себе и ему…
— У меня другой имидж, — мрачно сказала Варвара.
— Да, — согласилась Лера, — как бы свой парень. Но это в городе еще так-сяк, а тут надорвешься. Смотри, и впрямь поверят— тебе это надо? Поднимайся, погляди, какие картины. Мы здесь себе спальню устроим.
Костер тихо потрескивал, вторя шороху мелких волн, набегающих на каменистый берег. Шел прилив. Ветер гнал дым понизу, отчего то один, то другой сидящий поблизости начинал чихать и вытирать слезящиеся глаза. Зато отгонял тучи гнуса, висевшие над прогалиной, точно столбики черного дыма.
Варвара в очередной раз чихнула, протерла глаза, и чуть передвинулась, чтобы глотнуть свежего воздуха. Не тут-то было — дым зловредно двинулся вслед за ней.
— Похоже, — заметил Пудик, — хозяин нас не полюбил.
— Правда? — Шерстобитов захлопнул дневник и теперь извлек новую игрушку — куски изогнутой проволоки — сначала Г-образной, а потом П-образной формы. — Не заметил.
— Что ты вообще замечаешь? — холодно спросила Лера.
Ее Шерстобитов тоже не замечал. Еще бы, она же не пришелец.
— Все, что нужно… Кольцевую аномалию, например. Интересная здесь кольцевая аномалия, сложная… и круги перекрываются. Никогда такого не видел.
Мир по Шерстобитову был полон загадочных явлений, взаимопроникающих полей, плазменных энергетических субстанций. Север — тем более. А это место было и вовсе многообещающее. Потому как какой-то Амелин видел каких-то байдарочников, а байдарочники, соответственно, видели нечто… и больше возвращаться сюда не захотели. А Меланюк захотел — во всяком случае, дал себя уговорить.
Впрочем, гадала Варвара, так ли уж трудно было Меланюка уговорить… другое дело, не жалел ли он сейчас об этом — если былую юность и можно воскресить, то лишь в окружении сверстников, а здесь Меланюк, вероятно, ощущал себя одиноким и старым. Возможно, он пустился в своего рода последнее паломничество, лишь для того, чтобы убедиться, что прошлое осталось в прошлом и здесь, вдали от людных городов, в сущности, нет ничего, о чем стоило бы тосковать.
Не верит Меланюк в пришельцев, подумала Варька, и правильно делает.
Она тоже не верила в пришельцев — кто же в них верит, — во всяком случае, не больше, чем, в, скажем, способность двигать предметы посредством усилия воли. Но в человеке живет надежда на Чудо. На Нечто, что снисходит просто так, даром и меняет всю твою жизнь, поскольку самим своим существованием доказывает, что есть в мире нечто большее, чем унылая лямка, в которую впрягаются и тянут от и до. И что бы там ни говорил тот же Шерстобитов, ему не пришельцы нужны. Ему Чудо требуется. И Приобщение. А вот Меланюк уже знает, что чудес нет. Причем, на собственном опыте знает.
— Как там картошка, Пудик? — спросила она.
Пудик потыкал в картошину палочкой, потом выкатил ее из углей, отсвечивающих парчовыми переливами.
— Порядок, — проворчал он, — можно жрать…
Пудик не прогадал. Он мечтал об активном отдыхе на природе, и получил чего желал. Но еще больше выгадал Шерстобитов, заполучив хозяйственного и основательного Пудика. И попытался закрепить успех.
— Погоди, — сказал он, — успеется. Возьми-ка рамку!
— Так остынет же, — забеспокоился Пудик.
— Не остынет. Не так держи — свободно. Да не зажимай же…
— Само как-то зажимается, — беспомощно объяснил Пудик, непроизвольно стискивая могучий кулак.
— Сделай несколько проходок. Да не так, меандром! Галсами ходи. Да не напрягай же так мышцы!
Пудик сокрушенно покачал головой.
— Я ж говорю, не получается… рамка, наверное, некачественная.
Шерстобитов не понял юмора.
— Тут рамка — чисто формальное вспомогательное орудие. Она реагирует на непроизвольное, подсознательное сокращение мышц.