Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты
Шрифт:
— Откуда видеозапись? — спросил он Копаева.
Тот молча повел его в глубину зала — вдоль закругленного ряда подсвеченных зеленым сиянием “Снегирей” — исполинов; ряд живописно топорщился пальцами обтянутых металлизированными перчатками великаньих рук, знакомо отведенных чуть назад и в сторону. Андрей шагал за Копаевым и думал, что каждая встреча с бронзовоухим блондином неизменно сопровождалась какой–нибудь неожиданностью.
Середина зала, двухместный диван с подлокотниками. Сели.
— Откуда это у вас здесь? — Андрей обвел глазами велика–ний ряд “Снегирей”.
— Содержимое твоего видеомонитора, — сказал Аверьян. — Неужели не узнаешь?
— Узнаю. Но видеомонитор я потерял.
— В твиндеке, — пояснил Аверьян. — Примерз к грузофиксаторам, едва отодрали.
— Понятно… Никогда бы не подумал, что бытовой видеомонитор способен дать такое высокое качество изображения в широкоугольном режиме работы.
— Это не он способен, — возразил Аверьян. — Это я способен. Не без помощи, правда, видеокорректорных устройств. Пришлось повозиться, но зато — результат! И тебе будет легче.
— В каком смысле?
— Но ведь все это нам объяснять собираешься? Или нет?
— А что я должен объяснять? Все это мои глаза видели там совершенно так же, как теперь здесь видят твои.
— Мои глаза видят толпу твоих эфемеров, — заметил Копаев, — и мне интересно было бы знать, как тебе удалось такую массу их наплодить!
— Это мои эфемеры?.. Ты уверен?
— Великое Внеземелье! Ну не мои же! У каждого — индекс и номер твоего скафандра: АН-12 ДКС № 1. Отсюда видно.
— А как быть с названием корабля? Почему “Лунная радуга”?
— О “Лунной радуге” там, наверное, думал?
— О “Лунной радуге” невозможно не думать. Особенно там. — Андрей перевел взгляд на светло–зеленую башню двадцатипятиметрового гиганта. — Аверьян, ты лучше меня разбираешься в генеалогии эфемеров…
— Хочешь спросить, чей облик был скрыт под стеклом гермошлема?
— Да.
— Расскажи, при каких обстоятельствах поднялась на врага эта грозная рать.
Андрей рассказал.
— Ясно… — протянул Копаев. Но тут же сам себя поправил: — Ясно только одно: твой единственный нормальный эфемер — назовем его Н-эфемером — попал в какую–то воспроизводящую среду, которая сыграла роль множительного агрегата. В результате — армия производных. Назовем их П-эфемерами.
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Тут возможны два варианта: в скафандре могла быть либо копия Николая Асеева, либо — твоя. Неужели имеет большое значение — кто?
— Не имеет, — сухо произнес Андрей.
— Ты слишком многого от меня хочешь, — проговорил Аверьян. — Лично я склонен отдать предпочтение второму варианту. Иначе с чего бы это чужое пространство, не стесняясь, громко, на всю Галактику, можно сказать, обсуждало интимные факты твоей биографии? Убедительно?
— Нет. Почему источником интимных фактов обязательно должна быть копия? Почему не оригинал? Побывать в чужом пространстве довелось, как ты теперь знаешь, и мне самому.
— Ты слишком многого от меня хочешь, — повторил Аверьян.
Андрей посмотрел на него. За восемь с половиной лет Копаев внешне как будто не изменился, и трудно было сразу определить, чего недоставало теперешнему Аверьяну по сравнению с тем, прошлым, который там, на парапете бассейна, с ловкостью дельфина умел обойти любой логический риф… Но чего–то явно недоставало.
— Теряешь гибкость функционера МУКБОПа, — вслух подумал Андрей. — Теряешь форму.
— К МУКБОПу я давно никакого отношения не имею.
— За что же это тебя?.. — Андрей ладонью о ладонь звучно сымитировал шлепок.
— За то же, за что теперь и тебя… — Копаев щелчком сбил с ладони воображаемую пушинку и дунул ей вслед. — Подальше от пилот–ложемента. Категорически и навсегда.
— Здесь вы очень интересно заблуждаетесь, молодой человек… простите, экзот. Но я не стану вас разочаровывать.
Глаза Копаева настороженно сузились. “А ведь сразу учуял, — подумал Андрей. — С чутьем у него по–прежнему все в порядке”.
Стереоизображение плотного строя эфемеров–богатырей внезапно сменилось стереоизображением грандиозной спирали узорчато–фонарного сооружения — границы зала словно раздвинулись куда–то в залитую голубым сиянием бесконечность.
— Громадина, — с уважением глядя на УФС, сказал Аверьян. — Просто не верится, что состоит она из одних… Кстати, там, на месте, тебе удалось разглядеть, из чего она состоит?
— Да. Скопище эйвов.
— Как? Как ты их называешь?
— Эйвы, — повторил Андрей. И объяснил почему.
Копаев с интересом выслушал. Было видно, что рассказ произвел на него впечатление. Он спросил:
— Марту рассказывал? Что он об этом думает?
— Не знаю. У нас не было времени для дискуссий.
— А что об этом думаешь ты?
— Мне было бы легче тебе объяснить, чего я не думаю.
— Хорошо, — мгновенно среагировал Копаев. — Чего ты не думаешь?
Андрей поморщился, но, взглянув Аверьяну в глаза, понял, что отложить разговор на “когда–нибудь потом” не удастся. Ответил:
— Я не думаю, что эйвы могут быть носителями Разума. Их “интеллектуальный” уровень вряд ли превышает “интеллект”… ну, скажем, вируса гриппа.
— Вот как? Примитивная, значит, форма жизни?..
— Знаешь, я… не совсем уверен, что это — форма жизни. В нашей, конечно, интерпретации понятия “жизнь”. Не думаю, чтобы способ существования эйвов был сродни способу существования белковых тел.
— Да, — пожалуй. — Аверьян покивал. — Он скорее сродни способу существования электроконденсатора. Или, скажем, электроаккумулятора.
— Нет, этого я тоже не думаю.
— Позволь, но… если здесь не подходит даже такое понятие, как “примитивная форма жизни”…
— …то есть смысл заменить его понятием “сложная форма преджизни”, — перебил Андрей.
— А что такое “преджизнь”?
— Нечто уже не мертвое, но еще и не живое в нашем понимании.
— М–да–м… — промямлил Копаев.