Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты
Шрифт:
— Бровь не трогать! — предупредил я поспешно. — Терпите! К вечеру заживет. Ловко он вам глаз подбил.
— Нет, “фонарь” мне уж потом подвесили… Я туда–сюда по коридору пометался и вспомнил про трех парней. Ну, которые в бане. Думал, может, они заметили кого. Кинулся туда да второпях из виду упустил, что ведь и в бане теперь невесомость!.. А они все так же сидят, вернее, висят голышом у доски под потолочным светильником, сосредоточенно мыслят. Махровые простыни плавают в воздухе, словно ковры–самолеты, и шар горячей воды качается у потолка, паром исходит… Вот и вышло, что, как соскочил я с дорожки предбанника в невесомость, так по инерции со всего маху в голую компанию и влетел на манер пушечного ядра. Да еще по пути головой в простыню попал, запутался. Компания, конечно, вверх тормашками — крики, ругань, переполох! Вдобавок мы всей кучей на шар проклятый наткнулись, нас немного ошпарило, и в суматохе мне в глаз кто–то пяткой так звезданул, что у меня дыхание перехватило… Барахтаюсь под мокрой простыней, вода в рот лезет — захлебнуться недолго, кричу–булькаю: “Помогите!..” Парни меня распутывают, смеются: получили, дескать, срочную бандероль без обратного адреса, любопытно, что тут внутри. Меня увидели, ахнули: “Братцы, да это же Бак! Откуда ты к нам, орел, залетел?!” — “Цыц, — говорю, — черти! Я к вам по делу…” — “Видим, — говорят, — что по делу, да боимся гадать, по какому!” И пошло у них веселье — едва от смеха не лопаются. Спрашиваю: “Кроме вас, был здесь кто–нибудь или нет?” — “Ну был, — отвечают. — Незадолго до невесомости. Постоял, посмотрел, ушел. Кто был, мы и внимания не обратили. А что?..” — “Да так, — говорю, — ничего. Никого другого, значит, не видели?..” Пожали они голыми плечами. На том и расстались…
Бак поднял было руку бровь почесать, но вспомнил мой запрет и почесал за ухом.
— Занятная история, — сказал я. — А вы уверены, что все одиннадцать экранов на совести этого… гм… стервеца?
— Десять, — сказал Бак. — Один экран ходовой рубки на совести первого пилота Мефа Аганна, о чем есть запись в вахтенном журнале. Но это, конечно, не в счет.
— А вы проверили…
— Да, — понял Бак с полуслова. — Вчера Аганн заступил на вахту с двадцати трех ноль–ноль. Вдобавок он ниже ростом, чем тот… И на вид не так силен.
— Послушайте, Феликс (настоящее имя механика), вы давно летаете дальними рейсами?
— Девятнадцать лет. На Уран, правда, иду впервые. Чаще всего ходил на Юпитер.
— Солидный опыт! И сколько экранов обычно…
— По–разному бывает, — снова опередил меня Бак. — Смотря какой рейд. Бывает — много, бывает — мало. Но ведь дело не в этом. Ведь портят экраны без умысла — мало ли что может случиться, никто ничего не скрывает. Аганн, к примеру, не скрыл. А этот злодей… Ненормальный он, что ли?
— Нет, Феликс, это исключено.
— Значит, с умыслом? Гангстер, значит? Бандит?
— Н-да, загадочно… Вы докладывали об этом капитану или начальнику рейда?
— После восьмого экрана не выдержал и пошел. Кэп меня принял за утренним чаем. Я ему про экраны, а он мне про шестой трюм. “Почему, — говорит, — вакуум–гифы плохо действуют? Откуда на пандусе лед? Зачем там кабель не убран?..” В общем, поговорили с ним…
— Ясно. А к начальнику рейда?
— Он мне не начальник.
— Понятно… Ну что ж, Феликс, если вы не ошибаетесь и у нас на корабле действительно завелся… гм… “экранный диверсант”, то мало надежды, что на этом он остановится. Давайте понаблюдаем вместе и попытаемся разобраться что к чему. Я, со своей стороны, обещаю вам всяческое содействие. В случае новых эксцессов переговоры с начальником рейда беру на себя.
— Годится, — одобрил Бак, и мы скрепили свой договор солидарным рукопожатием.
Я не знал, что с этого момента обрекаю себя на затяжную болезнь, известную под названием “детективная лихорадка”. Моя жизнь превратилась в кошмар, а мой кабинет — в конспиративную квартиру. Я начисто утратил интерес к тому, о чем повествовалось в древних манускриптах, но с огромным пристрастием вникал в мелочи быта современного рейдера. Загадка “экранных диверсий” не давала мне покоя ни ночью, ни днем. Я освоил игру в трехсторонние шахматы и массу спортивных снарядов для тренировки десантников, чем заслужил у последних прочную благосклонность и веское прозвище Молоток. Я научился забивать “козла”, обороняться без оружия, держать пари и… многому другому, о чем раньше имел слабое представление, но без чего стать “своим парнем” практически невозможно. Это была хорошая школа, но этого мне показалось мало. Я не жалел труда, чтобы повысить уровень моих технических познаний: изучал принцип работы экранных устройств, штудировал схемы их расположения в помещениях корабля, детально знакомился с планировкой ярусов и отсеков. Мы с Баком старались держать под контролем наибольшее количество участков, потенциально “удобных”, по нашему мнению, для “диверсанта”. Бывало, поздними вечерами я по собственной инициативе нес “патрульную службу” — бродил, как лунатик, по коридорам, проверяя отсеки, заговаривал с любым прохожим, пытаясь на основе чистой психологии проникнуть в “истинную” суть его намерений. К счастью, поздних прохожих было очень немного, и чаще всего я видел второго лунатика–детектива. Из конспиративных соображений мы спешили молча разойтись, не позволяя себе ни единого лишнего жеста…
Зато у меня в кабинете мы могли беседовать сколько угодно. И хотя разговор по существу нашего общего дела мог быть практически ограничен вопросом: “Что нового?” — и лаконичным ответом: “Пока ничего”, мои беседы с механиком (точнее, его беседы со мной) приобретали день ото дня все более затяжной характер. К совершенному моему изумлению, Бак оказался очень словоохотливым человеком. Он рассказал всю свою биографию, начиная с младенческих лет, и с таким откровенным чистосердечием возложил на меня роль арбитра его незатейливых переживаний, что я не нашел возможным этому воспротивиться — сан медиколога не позволял. Но, с другой стороны, он между делом поведал мне множество любопытных историй, басен, притч и легенд явно “космического производства”. То есть я неожиданно для себя, обнаружил новую разновидность устного творчества, о чем не замедлил оповестить специалистов–филологов в своей статье “Интернациональный фольклор Внеземелья”. Но это к слову…
Что же касается главного результата “конспиративных” бесед, то особенно хвастать здесь было нечем. Правда, мы с Баком в достаточной степени определенно установили следующее. Во–первых, самое удобное время для уничтожения экранов — поздний вечер, примерно с двадцати трех часов условных корабельных суток и до полуночи. После полуночи за целость экранов можно было не беспокоиться: Бак заметил, что брызги оптической жидкости, вытекшей из оборванных световодов, не разлетались далеко, а это было бы невозможным, если разрушить экран в условиях невесомости. Во–вторых, “диверсант” производил впечатление аккуратного человека: после “диверсионного акта” он никогда не забывал открыть амбразуру санитарного шлюза и выпустить “крыс” — так называют у нас на борту малогабаритную модель автомата–уборщика, запрограммированную на поддержание чистоты в небольших помещениях. Забота “злодея” о чистоте казалась мне неестественной. И еще — это в-третьих — мне казалось, что в схватке с механиком “злодей” проявил не совсем понятную деликатность… Я попросил Бака припомнить все подробности его борьбы с неизвестным, потом запер дверь, и мы с ним, сцепившись посреди кабинета, очень тщательно, шаг за шагом, эпизод за эпизодом, воспроизвели “рисунок” сражения на себе. Мои подозрения подтвердились. В схватке с механиком неизвестный не применил ни одного мало–мальски опасного болевого приема, за исключением финального удара в челюсть. Медвежью силищу Бака он нейтрализовал умело и, я бы даже сказал, элегантно; когда я понял всю сложность понадобившихся для этого приемов и скорость необходимой реакции, я вдруг отчетливо ощутил, что имел в виду Бак, признавая способность своего противника ориентироваться в темноте — “будто видел!”. Действительно, какой сверхчуткой маневренностью надо обладать, чтобы вот так уверенно — в темноте! — “водить” за воротник осатаневшего от ярости механика, держать на расстоянии, то и дело “гасить” или парировать его отчаянные выпады, не причиняя при этом ему никакого вреда!.. Ведь главная задача “диверсанта” — сохранение инкогнито — должна была по логике вещей толкнуть его на быстрые и весьма радикальные меры под неприглядным девизом: “Спасайся любой ценой!” Пользуясь темнотой и своим преимуществом в скорости, он мог свободно расправиться с Баком… ну, скажем, одним из варварских приемов каратэ — очень быстро и очень надежно. Однако он медлил: следил за часами и ждал невесомости. Ударил не раньше шестого сигнала, “убивая” тем самым сразу двух зайцев: избавил беднягу от излишних травм, а себя от разъяренного преследователя, и, пока тот барахтался в мягких, но цепких объятиях невесомости, был таков. Да, Бак отделался дешево. Почему? Здесь было над чем поразмыслить… Либо неизвестный проявил странную для диверсанта гуманность, либо в рискованной для себя ситуации (если учесть физическую силу Бака) действовал с удивительным хладнокровием, ни на секунду не упуская из виду того обстоятельства, что “одураченный Бак” — это далеко не то же самое, что “искалеченный механик”. Разная, так сказать, вероятность огласки… Но как бы там ни было, я почувствовал, что мы имеем дело с личностью незаурядной. В этом смысле круг поисков несколько сузился. Правда, совсем недостаточно, потому что из шестидесяти девяти человек на борту рейдера по меньшей мере дюжину я мог бы представить себе в рамках заочных моих впечатлений о таинственном незнакомце… Вот в основном и все, чем были полезны “конспиративные” встречи…
После стычки с механиком “диверсант” на время притих. Мы с Баком упорно несли “патрульную службу”, прислушивались, наблюдали. Не обошлось без курьезов. Однажды Бак, проходя мимо злополучной кухни, услышал “характерный” шум и, долго не раздумывая, кинулся на спину находившегося там человека. Об этом механик рассказывал мне, опустив кое–какие подробности, но краснота и припухлость его левого уха достаточно убедительно восполняли опущенное.
— Заскочил я, значит, туда, а он встал на карачки и норовит за корпус моечной машины… Я моментально цап его и грудью к полу. Ну… он лбом об пол немного и стукнулся. Увидел меня и начал ругаться нехорошими словами. Прямо взбесился парень, честное слово!.. Я на экран глаза перевел и обмяк. Мне бы сразу взглянуть… Цел экран и нормально работает. А шум, который я слышал, был… ну, в общем, совсем другого происхождения: этот парень — Боря Морковкин, из группы двигателистов — на вахту спешил и в спешке термос свой уронил, чайные ложки рассыпал. “Прости, — говорю, — Боря, промашка вышла…”
Бак с огорчением развел руками. Мне оставалось усмехнуться, но я постарался, чтобы это выглядело не очень заметно.
Говоря между нами, усмехался я зря. Дня через два я был за это наказан на верхнем ярусе рейдера. За какой–то надобностью мне нужно было в кабинет органической химии… Впрочем, все по порядку.
Верхний ярус был самым слабым местом нашей с Баком гипотезы о гангстере–диверсанте. Ведь именно там сосредоточены контрольно–координационные системы корабля, отделы научно–исследовательского профиля, секторы связи, информации и почти вся оргтехника административного значения. Почему же тогда из десяти диверсий две произошли в жилом ярусе, остальные — на бытовом, и ни одной — на верхнем?.. Испортить экраны важных узлов корабля — такая задача для гангстера–диверсанта имела бы некий практический смысл. Но крушить экраны бытовых отсеков, салонов отдыха, библиотек!.. Во всем этом было что–то чрезвычайно странное и загадочное.
Итак, какая–то необходимость понуждала меня подняться на верхний ярус после рабочего дня. Вышел я к шахте пониженной гравитации… Что? Не совсем понятно? Ну хорошо, буду объяснять по ходу дела. Широкие вертикальные шахты — или, как у нас их еще называют, атриумы — на современных рейдерах служат для межэтажного сообщения вместо лифтов и эскалаторов. Кстати, очень удобно и быстро: прыгай вниз — вот и вся “транспортировка”. Искусственное тяготение в атриумах составляет едва половину нормального, к тому же на разных уровнях автоматически срабатывает упругий воздушный поток, и все это вместе называется гравитационной “подушкой”. Для прыжков снизу вверх используют воздушные катапульты. Разумеется, надо знать, с какой ступеньки трамплина и в каком направлении прыгать, но освоить это несложно: небольшая практика — и начинаешь прыгать с яруса на ярус, как заправский кенгуру. В противоположность Баку я ничего не имею против подобных способов передвижения и ностальгической тоски по лифтам и движущимся тротуарам никогда не испытывал.