Лунная радуга

Павлов Сергей Иванович

Я, сразу заподозрив самую тесную связь между его последним возгласом и левосторонним украшением, сказал, что вполне разделяю его справедливое негодование, и задал несколько наводящих вопросов. Бак не ответил.

Разумеется, я увлек пострадавшего к себе и с помощью врачебной косметологии привел его живописную физиономию в соответствие с современными представлениями о благообразии человеческого лица. Бак повертел головой перед зеркалом, остался доволен. Можно было начинать серьезный разговор. Я вынул заветный сосуд с красочной этикеткой и, будто это было самым обычным делом в космической практике, лихо поставил на медицинский стол. Выражение довольства на лице Бака сменилось вполне понятным смятением.

— Как у вас с аппетитом? — ханжески осведомился я.

— Хуже некуда, — ответил Бак,

издали разглядывая этикетку. — Отбили мне аппетит… О, «Сибирская кедровая»! Уникальная вещь в космическом рационе.

Со зрением, по крайней мере, у него было благополучно.

— Это лекарство, — сказал я. — Присядьте. Как врач я разрешаю вам умеренную дозу. Для восстановления аппетита. А главное — для нервной разрядки, в которой вы, я вижу, сегодня нуждаетесь.

— За матушку медицину! — Бак опрокинул стаканчик, помотал головой, выдохнул: — З-забористая, доложу я вам, микстура!.. А насчет нервной разрядки — это вы точно… Нуждаюсь. Сегодня особенно. Ушел ведь гад!..

— Как ушел?

— А вот так и ушел. Треснул меня снизу в челюсть и смылся.

— Кто?

— Да если б знать!.. Темно было, не разглядел.

— Где?

— А там же, в кухонном отсеке.

— Темнота в кухонном отсеке? Странно…

— Чего странного? Освещение он, стервец, вырубил, а экран разбил. Остались розовые цифры на часах — вот все, за что там было глазу уцепиться.

Беседа приняла доверительный оттенок, и Бак поведал мне подробности своих ночных похождений.

— Пошел это я перед сном на вечерний обход. Жилой сектор проверил — порядок. Побродил в секторе отдыха, никого не встретил. Даже в просмотровом зале фильмохранилища было пусто. Рейд серьезный, людям как-то не до веселья…

«Он прав, — подумал я. — Нельзя ожидать хорошего настроения от людей, которым предстоит работать на Обероне…»

— Ну так вот, — продолжал он, — вышел я к трамплину шахты пониженной гравитации и не знаю, спускаться туда или нет. Было поздно — около полуночи, и, откровенно говоря, обходить бытовые отсеки мне очень уж не хотелось. Да и не любитель я прыгать на эти гравитационные «подушки» — прямо цирк, честное слово. Или возраст уже не тот?… Привык, знаете ли, к нормальным эскалаторам на прежних кораблях… Но правило у меня такое с детства: если очень не хочется делать чего-то, надо взять себя в руки и сделать. А детство мое прошло на нижнем Дунае…

Он задумался и долго молчал. Может быть, вспоминал свое нижнедунайское детство.

— На чем я остановился?

— Вы спрыгнули в шахту. Видимо, на мостик бытового яруса?

— Да, сдуло меня с «подушки» на мостик третьего яруса; и пошел я осматривать бытовые отсеки. Тоже безлюдно… Правда, в бане обнаружил трех парней, сменившихся с вечерней вахты. Сидят, голубчики, в чем мать родила и вдумчиво так играют за одной доской в трехсторонние шахматы. Позиция у них сложилось интересная, я постоял немного, понаблюдал. Потом побрел себе дальше вдоль коридора. Тихо везде, порядок. Иду и кляну свой беспокойный характер: нормальные люди спят давно, а я вот шастаю по кораблю как полуночное привидение… Только миновал кухонный отсек, вдруг отчетливо слышу: лопнуло что-то с хрустом, посыпалось!.. У меня сердце так и упало. Одиннадцатый, думаю, не иначе!.. Вижу: дверь отсека потихоньку съехала в сторону и тут же задвинулась — стало быть, заметил меня, стервец! Ах, думаю, чтоб тебе пусто было!.. Кровь мне э голову ударила, вскипел я и опрометью к двери. Боялся: уйдет через люк в холодильный отсек, а оттуда на склады, и поминай как звали… Только он, должно быть, не знал дороги на склад и просто стоял рядом с дверью, прижавшись к стене. Бросился я в темноту, а он мне ногу подставил и дверь задвинуть успел. Это чтоб, значит, не выдать себя силуэтом. Рухнул я на пол, вскочил и, пока он раздумывал, что предпринять, попытался нашарить панель освещения. И что бы вы думали? Сцапал он меня сзади за воротник, да так ловко, будто видел! А темнотища — глаз выколи!.. Ну, схватились мы в обнимку. Я по-медвежьи было насел на него. Попался, думаю, голубчик!.. Так он дьявол, сильный и гибкий, как леопард, сбросил меня и снова за воротник — толкает зачем-то к двери. Я даже опешил — за что боролись? Мне ведь только того и надо: вытащить его

на свет в коридор! Хитрость этого молодца я потом раскусил, да поздно. Он правильно все рассчитал: видел по часам над дверью, что это полночь, ноль-ноль, и сейчас по всему кораблю, кроме жилого яруса и коридорных дорожек, вырубят поле искусственного тяготения. Короче говоря, да этом он меня и подловил: отсчитал, стервец, три первых сигнала, а на последний, четвертый, ка-ах саданет мне в челюсть!.. Спасибо, ровно в ноль-ноль тяготение сняли, иначе я бы затылком треснулся. И пока я медленно переворачивался в воздухе, он спокойно дверь приоткрыл и был таков. Я даже его силуэта не видел. А если бы и увидел, то вряд ли узнал: в коридорах среднего яруса после полуночи освещение тоже ведь вырубают, и только дорожки светятся синим… Ну пришел я в себя, побарахтался в невесомости, кое-как выбрался в коридор на дорожку. На ноги вскочил, а куда бежать за ним, представления не имею… — Бак тяжело вздохнул, насупился, почесал левую бровь.

— Бровь не трогать! — предупредил я поспешно. — Терпите! К вечеру заживет. Ловко он вам глаз подбил.

— Нет, фонарь мне уж потом подвесили… Я туда-сюда по коридору пометался и вспомнил про трем парней. Ну, которые в бане. Думал, может, они заметили кого. Кинулся туда, да второпях из виду упустил, что ведь я в бане теперь невесомость! А они все так же сидят, вернее, висят голышом у доски под потолочным светильником, сосредоточенно мыслят. Махровые простыни плавают в воздухе, словно ковры-самолеты, и шар горячей воды качается у потолка, паром исходит… Вот и вышло, что, как соскочил я с дорожки предбанника в невесомость, так по инерции со всего маху в голую компанию и влетел на манер пушечного ядра. Да еще по пути головой в простыню попал, запутался. Компания, конечно, вверх тормашками — крики, ругань, переполох! Вдобавок мы всей кучей на шар проклятый наткнулись, нас немного ошпарило, и в суматохе мне в глаз кто-то пяткой так звезданул, что у меня дыхание перехватило… Барахтаюсь под мокрой простыней, вода в рот лезет — захлебнуться недолго, кричу-булькаю: «Помогите!..» Парни меня распутывают, смеются: получили, дескать, срочную бандероль без обратного адреса, любопытно, что тут внутри. Меня увидели, ахнули: «Братцы, да это же Бак! Откуда ты к нам, орел, залетел?!» — «Цыц, — говорю, — черти! Я к вам по делу…» — «Видим; — говорят, — что по делу, да боимся гадать по какому!» И пошло у них веселье — едва от смеха не лопаются. Спрашиваю: «Кроме вас, был здесь кто-нибудь или нет?» — «Ну был, — отвечают. — Незадолго до невесомости. Постоял, посмотрел, ушел. Кто был, мы и внимания не обратили. А чтоб…» — «Да так, — говорю, — ничего. Никого другого, значит, не видели?…» Пожали они голыми плечами. На том и расстались…

Бак поднял было руку бровь почесать, но вспомнил мой запрет и почесал за ухом.

— Занятная история, — сказал я. — А вы уверены, что все одиннадцать экранов на совести этого… гм… стервеца?

— Десять, — сказал Бак. — Один экран ходовой рубки на совести первого пилота шефа Аганна, о чем есть запись в вахтенном журнале. Но это, конечно, не в счет.

— А вы проверили…

— Да, — понял Бак с полуслова. — Вчера Аганн заступил на вахту с двадцати трех ноль-ноль. Вдобавок он ниже ростом, чем тот… И на вид не так силен.

— Послушайте, Феликс (настоящее имя механика), вы давно летаете дальними рейсами?

— Девятнадцать лет. На Уран, правда, иду впервые. Чаще всего ходил на Юпитер.

— Солидный опыт! И сколько экранов обычно…

— По-разному бывает, — снова опередил меня Бак. — Смотря какой рейд. Бывает — много, бывает — мало. Но ведь дело не в этом. Ведь портят экраны без умысла — мало ли что может случиться, никто ничего не скрывает. Аганн, к примеру, не скрыл. А этот злодей… Ненормальный он, что ли?

— Нет, Феликс, это исключено.

— Значит, с умыслом? Гангстер, значит? Бандит?

— Н-да, загадочно… Вы докладывали об этом капитану или начальнику рейда?

— После восьмого экрана не выдержал и пошел. Кэп меня принял за утренним чаем. Я ему про экраны, а он мне про шестой трюм. «Почему, — говорит, — вакуум-гифы плохо действуют? Откуда на пандусе лед? Зачем там кабель не убран?» В общем, поговорили…

— Ясно. А к начальнику рейда?

— Он мне не начальник.