Лунное затмение
Шрифт:
А ведь ты, зная в долине все ходы и выходы, как никто другой, мог бы спастись в любой из этих десяти дней. Раскрыл ты их планы полицейскому? Нет, ты этого не сделал, а ведь трактирщик прекрасно знал, отчего тому лучше ничего не знать, иначе он прижал бы их как следует и своего не упустил. А в "Монахе", в Оберлоттикофене, открыл ты рот, когда сидел напротив депутата парламента, члена правительства и председателя общины? Нет, ты промолчал. А потом, когда гурьбой брели по Флётигену, завопил ты во все горло: "Люди добрые, меня убивают за четырнадцать миллионов!"? И все были такие пьяные, что уйти от них ничего не стоило, и пастору ты тоже ни слова не сказал. Хотя в лесу было уже поздно, скорее всего, они скинули
– Оставь, жена, - говорит Мани, - что ж делать, раз уж так вышло.
В дверях вырастает фигура трактирщика, пора, говорит он и, обращаясь к Рёуфу Оксенблуту, стоящему сзади него, роняет:
– Останься на всякий случай тут.
– Прощай, - говорит Мани жене.
Она не отвечает.
Все, кроме Рёуфу, направляются вместе с Мани мимо "Медведя" прямиком в долину и, перейдя через замерзший Флётен, входят в Маннеренский лес. Над Бальценхубелем плывет луна, продвигаясь к Эдхорну, видимому только из Маннеренского леса, кругом светло как днем, и, когда лес начинает взбираться в гору, идти становится труднее, они карабкаются по рыхлому снегу вверх, на Блюттли, где посреди поляны стоит огромный бук - блюттлиев бук. Флетенбахцы окружают егоо, в руках у них длинные мощные топоры, изо рта вырываются горячие клубы пара.
– А подпилен ли блюттлиев бук?
– спрашивает трактирщик.
– Сделали сегодня после обеда, - буркнул Оксенблутов Мексу.
– Мани, садись сюда, - распоряжается хозяин "Медведя".
Мани утрамбовывает под буком с залитой лунным светом стороны поплотнее снег и садится спиной к буку в том месте, где он подпилен.
– Начнем, - командует трактирщик, и топоры Хаккерова Хригу и Гайсгразерова Луди тут же обрушиваются на блюттлиев бук, но при первых ударах отскакивают от твердой, как железо, древесины, эхо разносится по всей долине, мощное буханье ударов слышно и в деревне, но постепенно острые топоры вонзаются в ствол все глубже и глубже, теперь рубят Рее Штирер и Бинту Коблер, а хозяин "Медведя" вдруг замечает, что Мани, прислоненный к дереву, шевелит губами.
Трактирщик подает знак, Коблер и Штирер замирают, а он наклоняется к Мани и спрашивает, может, тому что нужно?
– Луна, - говорит Мани с широко раскрытыми глазами.
– Луна?
– переспрашивает трактирщик и смотрит недоуменно на небо, - А что с ней?
Потом поворачивается опять к мужикам с топорами.
– Все в порядке, рубите дальше.
– Не знаю, - тянет Бингу, а Рее говорит:
– Посмотри-ка еще разок на луну, хозяин.
Тот поднимает голову.
– Какая-то она не такая круглая, - говорит он задумчиво.
– Одного кусочка вроде не хватает, - шепчет позади него боязливо Сему.
Трактирщика вдруг осеняет.
– Лунное затмение, - объясняет он.
– Каждый месяц бывает.
– Никогда в жизни не видал, - мямлит Хернеили Цурбрюгген.
А разве они когда-нибудь разглядывают дуну или звезды, ухмыляется трактирщик. Каждый вечер сидят у него до полуночи в трактире, а когда расходятся по домам, тут уж им не до луны, такие они пьяные, а лунное затмение случается чуть ли не каждую неделю, и ему уже приходилось видеть луну точь-в-точь как четверть сырного круга, и длилось это каждый раз всего несколько минут.
– Что-то не похоже, - вздыхает Бинту, - луна все уменьшается.
Они молча смотрят, и тут от опушки леса на флётенбахцев двинулся старик Гайсгразер, поплыл, как привидение, в лунном свете, неумолимо гаснущем с каждым мгновением.
– Вот теперь вам, баранам, ясно, почему Ваутя Лохер сманил вас своими миллионами убить Мани именно сегодня, в полнолуние, - захихикал старикашка злорадно.
– Да потому что сегодня ночью луна лопнет, смотрите, как она светится пламенем изнутри, кипит вся, сейчас сами убедитесь. Я уже видел такое несколько раз, но еще ни разу это не попадало на воскресенье. Сегодня луна обломками будет валиться на землю, и каждый кусок больше целой Европы, и Земле, и всему белому свету придет конец. Поэтому Лохер и раздает свои миллионы, они ему все равно больше не понадобятся.
Старик хохочет, беснуется от радости на снегу, а сын его, Луди, кричит на него:
– Заткнулся бы!
А Бингу лупит, как сумасшедший, топором по буку, тогда и Рее начинает вторить ему, так же безумно, с сатанинским упорством, в дьявольски монотонном темпе.
– Прекратите?
– кричит в ужасе трактирщик.
– Луна исчезает!
Оба с топорами в руках смотрят, оцепенев, со всеми вместе на луну.
– Она не исчезает, - подает голос Рее Штирер, - что-то ржаво-коричневое наползает на нее.
– Это солнце, - размышляет вслух Бингу Коблер.
– Я думаю, Австралия, - поправляет его Цурбрюггенов Семи, - мне кажется, нас так учили в школе.
– Чепуха, - заявляет Pec.
– Земля круглая, не могут же они одновременно находиться и тут, и там, а не то те из Австралии уже давно разгуливали бы по луне, чушь какая-то.
Флётенбахцы смотрят и смотрят неотрывно. Луна все больше и больше заволакивается тьмой, из землисто-коричневой становится ржаво-охристой, вокруг ярко пылают звезды, их до того вовсе не было, в наконец диск луны превращается в раскаленное зияющее око, изъеденное чудовищными язвами, оно зло уставилось на побагровевший снег и кучку крестьян на нем, чьи топоры сверкают, словно вымазанные кровью.
– Проваливай, Мани.
– ревет трактирщик, - проваливай отсюда.
– И бухается на колени.
– Отче наш, сущий на небесах!
– начинает он молиться, флётенбахцы тут же подхватывают молитву:
– Да святится имя Твое.
Только старый Гайсгразер катается по снегу, луна лопнет от натуги, гной ее зальет, затопит все вокруг, и настанет конец света; он воет, хохочет, ликует в безумии.
– Да приидет Царствие Твое, - молятся крестьяне.
А Мани словно не понял, что он свободен, он все так же неподвижно сидит на прежнем месте.
– Да будет воля Твоя и на земле, как на небе.
Наконец Мани поднимается, и тут за огненно-красным язвенным нарывом проблескивает светлая искорка.
– Она опять появляется, - кричит Херменли Цурбрюгген.
– Луна опять тут, луна!
Крестьяне вскакивают па ноги, единый крик радости исторгается из их груди, страх утихает, и тем быстрее, чем скорее растет яркая блестящая искра, превращаясь постепенно в старую добрую круглую луну.
– Рубите, - рычит трактирщик, и Рее и Бингу мощными ударами сотрясают дерево, вонзая топоры в ствол, а Мани, растопырив ноги, опять сидит, прислонившись к буку, на снегу, с которого медленно сходит зловещий кроваво-красный отблеск; вот топорами вновь замахали Луди и Хригу, а луна все щедрее сияет из-под кровавого нарыва, тающего в небе на глазах, и звезды исчезают, теперь подошел черед Хинтеркрахена и старого Цурбрюггена, а за ним Эбигера, Фезера, Эллена и Бёдельмана, а под конец все крестьяне, включая и трактирщика, подскакивают по очереди к буку и каждый по разу вскидывает топор - удар, следующий, опять удар; и когда блюттлиев бук падает, рухнув на снег, полный диск луны - огромный, круглый, ласковый, весь молочный, как до затмения, - льет на землю с небес свой мягкий серебристый свет.