Лунные бабочки
Шрифт:
…В Шереметьеве Игорь Петрович встретился с другими академиками, следующими в Женеву.
— И что же, — поздоровался с ним Корзун Сергей Афанасьевич, — монастырь разрешил вам окунуться в мирскую скверну науки?
Корзун был из тех умных людей, которые на первый взгляд кажутся дурацкими, это во-первых, а во-вторых, он никогда не дожидался ответов на заданные им же вопросы. Поэтому Игорь Петрович удивился, когда тот задал ему вопрос и стал ждать ответа.
— Кто это вам лицо разбил? — спросил Корзун и замолчал, с интересом глядя на Гляделкина.
Действительно, лицо
— Вполне возможно, что вы и светило науки, — неожиданно вмешался в беседу академиков Константин Гляделкин, — но если не перестанете донимать моего отца бестактными вопросами, я вас ударю по голове вот этим. — Он показал на кейс отца в своей руке.
— Отправляйся домой, — строго приказал сыну Игорь Петрович, отбирая у него кейс, — и немедленно извинись за грубость.
— Я прощаю, — махнул рукой Корзун, — какая разница. Он взял Игоря Петровича за локоть и подвел к двум своим спутникам, стоявшим посреди зала и наблюдавшим за ними издалека. Константин направился к выходу из аэропорта.
— Преданье старины былинной, — весело приветствовал Гляделкина Антон Серафимович Свинтицкий, академик, специалист по крионике и создатель универсальной крови «Ч». — Монах-ученый — это почти что православный иезуит.
Второй, лауреат трех Государственных премий, академик, профессор Голубев Кевин Иванович, ученый-робототехник, скривился, как от зубной боли, на восклицание Свинтицкого и лишь покивал головой, приветствуя Игоря Петровича.
— В Женеве дождь, — предупредил всех Корзун и продемонстрировал коллегам маленький стеклянный шарик, — но у меня заказан плащ с капюшоном, — он встряхнул шарик, — атомы уже начали перегруппировку.
Сергей Афанасьевич Корзун, похожий на деревенского дурачка, насильно одетого в костюм от Николо Пика за двадцать тысяч долларов, был лауреатом Нобелевской премии за перспективные разработки в области нанотехнологии. Нано — ничтожно малая величина, в сотни раз меньше длины волны видимого света. Нанотехнология позволяет использовать атомы как строительные «кирпичи» природы, из которых мы сможем складывать все, что угодно. Стеклянный шарик в руках у Корзуна был первой, пока что экспериментальной установкой такого рода.
— Ваша нанотехнология, — поспешил сделать комплимент Голубев, — нанесет окончательный удар по человеческому фактору. Мы превратимся в ухоженных, здоровых, хорошо охраняемых обитателей зоопарка. Миром будет править искусственный интеллект.
— Как хорошо! — обрадовался Свинтицкий. — На благоустроенный зоопарк я согласен, но боюсь, что этот ваш разум, уважаемый Кевин Иванович, будет использовать нас на черновых и ассенизаторских работах.
— Хватит чушь молоть, пора на регистрацию, — хмыкнул Игорь Петрович.
— Ох уж эти самолеты, — поежился Свинтицкий, — лучше бы на поезде.
Женевский форум ведущих ученых мира впервые на таком высоком интеллектуальном уровне должен был обсудить вопрос о создании сословия Господ — золотого миллиарда неприкасаемых. Земля перенаселялась, и назрела проблема контроля за народонаселением, а контроль должны осуществлять ГОСПОДА. Призрак ВГС (Высшего генетического совета) бродил по земному шару.
Ведущие ученые мира
Пути загробные
Первое, что потрясает умершего человека, — это грозное, гулкое и холодное одиночество Выбора. Проторенных путей в замогилье не бывает, все умершие осваивают бесформенность разноцветного мрака самостоятельно — один на один перед призраком Абсолюта.
Душа человека похожа на сплетенную из трех родников косичку, и душа человека трехобразна; душа детства — не-феш, душа судьбы — руах и душа смертного дома — нешмах. Сразу же после того, как умершего укладывают в домовину (гроб), начинается череда умираний, и каждый должен твердо знать, что бесконечная безнадежность, открывающаяся перед ним, предусматривает бесконечные варианты осуществляющихся надежд.
…Душа Лени расплеталась. Серебристо-чистый «ручеек» детства, нефеш, влился прямо в нить элохимов, мутно-осадочная «струя» судьбы, руах, вдруг начала завиваться в петлю, и из земной плоти потянулись к ней асмодейные гусеницы, постоянно испытывающие жажду и тоску по своей бывшей бабочковости в районе экранного самоудовлетворения, что находится в зеркальной вселенной, расположенной прямо над Южной Америкой, полностью повторяя ее контуры. Душа смертного дома, нешмах, которая на самом деле и есть ДУША, ласково, как бы проглаживая, проструилась по серебряной нити элохимов, распрямила петлю судьбы, мимоходом отправив несколько асмодейных гусениц в их вожделенную бабочковость, и тоже, вслед за душою детства, влилась в серебряную нить, оставив очищенную душу судьбы, руах, одиноко втягиваться в Ад, в государство бледных демиургов.
Когда косички душ Лени Светлогорова расплелись, прекратилось и действие памяти о нем среди оставшихся в жизни. Лени Светлогорова окончательно не стало. Ведь памятью на самом деле считается лишь то, что вызывает в душе вспоминающих болезненное недоумение, злорадство, скорбь, отчаяние; все остальное — профанация. Книги, картины, мосты, памятники — это уже муляж памяти. Истинной памятью, например, об Антоне Павловиче Чехове было лишь одно действие — гроб, доставленный в Москву из Ялты в грузовом вагоне с надписью «Для устриц»; а далее уже была не память, суррогат, забвение.
Глава четвертая
Москвичи мерзли. Наступил май, отключили отопление, прошло два теплых дня, и начались сильные заморозки. Минус десять в московском мае — это то же самое, что плюс десять в Экваториальной Африке, жуткий холод.
— Я приехал в свой город, холодный до слез, — продекламировал Степа Басенок, выходя на третьей платформе Курского вокзала из пассажирского поезда Новороссийск — Москва, и, оглянувшись, сказал Игорю Баркалову, следующему за ним: — Москва.