Лунный блюз

Вавикин Виталий Николаевич

Вечный Даун крякнул, взваливая на свои плечи тяжелую кипу с грязным бельем. Вода в больших котлах бурлила. Пар заполнял прачечную. Мокрые трубы, извиваясь, уходили в стены. По их ржавым металлическим поверхностям катились капельки воды. Белый листок, затянутый в целлофан, перечислял несложные инструкции: проверить содержимое карманов, проверить наличие металлических деталей на одежде, проверить вес загружаемой в котлы одежды, нажать кнопку «стоп», открыть котел, загрузить одежду, нажать кнопку «пуск», принести новую порцию одежды, перечитать инструкцию. Грязные, уродливые пальцы Вечного Дауна скользили по белому листу. Каждый раз на протяжении последних пяти лет он повторял это с монотонностью робота. «Проверить содержимое карманов». Вечный Даун засунул руки в карманы тюремных брюк. Одни, вторые, третье… Грязные пальцы сжали тряпичный пакетик, неуклюже развязали шнурок. Черный порошок

блестел в тусклом, желтом свете. Вечный Даун поднес его к самым глазам, принюхался, облизнул палец, макнул его в порошок и облизал. Слюна окрасилась в черный цвет. Сладковатый вкус наполнил рот. Вечный Даун довольно улыбнулся. Он любил сладкое. Очень любил. Толстый язык облизал тряпку, на которой блестел черный порошок. Вечный Даун зачавкал, пережевывая почерневшую слюну. «Жевать, глотать. Жевать, глотать…» – вертелось у него в голове. И никаких других мыслей не было. Никогда не было, начиная с тех самых пор, как его сварили в одном из этих котлов. Черная слюна скатывалась по пищеводу в желудок, попадала в кровь. Жевать, глотать. Жевать, глотать… Челюсти Вечного Дауна застыли. Жевать, глотать. Жевать, глотать… И где-то среди этого примитивного мыслительного процесса неожиданно появилось нечто новое, свежее, способное заполнить пустоту в сваренных мозгах. Глаза Дауна бешено завращались в глазницах. Мир становился другим – всеобъемлющим. Грязная одежда, котлы, белый листок с инструкциями… Бурление кипящей воды стало неестественно громким. Даун замычал. Котлы бурлили у него в голове. Котлы бурлили вокруг него. Желтая музыкальная игрушка обожгла его неуклюжие пальцы. Пружинный механизм разворачивался, рождая струнные звуки далекой, забытой Дауном мелодии. Она согревала и успокаивала. Она напоминала о матери и заботе. Даун снова зачавкал, ловя губами женский рыхлый сосок. Теплое, материнское молоко потекло в его рот. Он закрыл глаза и довольно заулюкал. Нежные руки гладили его светлый пушок на большой голове. Даун съежился, уменьшился в размерах. Теплая вода окружила его. Пуповина соединила с телом матери, сделав одним целым. Он был внутри нее. Он продолжал уменьшаться, сжиматься, терять формы и кожный покров. Он снова стал эмбрионом. Зародышем будущего человека. Без мыслей, без тела, без истории. Лишь только любовь. Любовь, в которой он был зачат. Чистая, непорочная. Мать и отец лежат в постели и строят планы на будущее. Они видят их еще не рожденного ребенка бухгалтером, юристом, инженером…

Даун замычал, понимая, что не оправдал их надежд…

Он вырос и превратился в монстра. Сначала монстр жил внутри него. Женщины, которых он насиловал на ночных улицах, извивались и кричали. Их зубы кусали его плоть. Их ногти царапали его лицо. Одни из них умоляли. Другие, потеряв надежду, лежали, безропотно позволяя ему терзать свое тело. Он чувствовал их боль. Боль физическую и боль душевную. Острая, всепроникающая боль, сломленного человека. И он видел себя – довольного, ухмыляющегося…

Даун заплакал. Заплакал, потому, что на смену боли всех этих женщин пришла новая, всепроникающая боль его родителей. Она вспыхнула в его голове тысячью ярких звезд…

Стальные тиски сжали его тело. Воспоминания. Десятки заключенных выволокли Дауна из камеры, заткнули его рот кляпом. Охранники, сдерживая монстроподобных собак, безразлично наблюдали за происходящим. Даун слышал топот ног, негодующие голоса. Он увидел дверь прачечной. Услышал, как бурлит в гигантских котлах вода. Пар обжег ему лицо. Он вцепился руками в железный край котла. Кипящая вода сожгла кожу на его ногах. Выше. Кто-то ударил его по голове. Один раз, другой. Руки Дауна разжались. Он зажмурил глаза, погружаясь в бурлящую воду… Боль. Много боли… Еще одна оставшаяся в прошлом ступень времени…

Сознание стало четким. Даун упал на колени и заплакал. Черная слюна текла по его подбородку, капая на пол.

* * *

Электрический чайник запыхтел и отключился. Говард взял с полки две чашки, бросил в них по пакетику чая и залил кипящей водой.

– Не нравятся мне все эти писаки, – сказал Ангер. Говард сел в кресло, кивнул. – Особенно после того, что произошло с Саймоном.

– А что произошло с Саймоном?

– Да я понимаю. Нашел бабу в Селене и уехал к ней, но людям-то не объяснишь…

– Думаешь, Кевин Грант приехал из-за этого?

– А что думаешь об этом ты? – Помощник заискивающе посмотрел на своего начальника. Лицо Говарда посерело.

– Послушай, Делл уже давно не моя жена и мне нет дела до того, с кем она живет и как.

– Да я понимаю…

– Но людям не объяснишь, – закончил за него Говард.

– Ну, да.

– Ну и черт с ними.

Они замолчали. Чай был все еще

горячим. Ангер подвинул к себе чашку.

– Говард?

– Да?

– Ты читал книги Гранта?

– Нет.

– Потому что он любовник твоей бывшей жены?

– Ее книг я тоже не читал.

– А я читал.

– Надеюсь, в свободное время? – вымученно улыбнулся Говард.

– Да. – Ангер хихикнул, взял чашку с чаем, сделал глоток. – Горячий.

– Сахар в шкафу, если нужно.

– Нет. – Ангер уставился в свою чашку. – Джинджер все еще у матери?

– Да.

– А Майкл?

– Майкл в порядке.

– Да. Конечно, – Ангер задумчиво грыз свою губу. – Думаешь, Грант ничего не найдет здесь?

– Что он должен найти?

– Ну, не знаю…

– Ангер?

– Да, Говард?

– Ты ведь был дружен с Саймоном.

– Ну, да.

– Ты знаешь, почему он уехал?

Молчание.

– Ангер?

Молчание.

– Ангер?

Чай стынет в чашках.

* * *

– Ну, как? – спрашивает Роннин.

Ист молча меряет камеру, шаркая подошвой ботинок о каменный пол. Пять шагов вперед, разворот. Пять шагов назад, разворот.

– Ист?

– Я слышу тебя, Роннин.

Пять шагов вперед. Пять шагов назад… Стеклянные глаза Иста никуда не смотрят, ничего не видят.

– Тебя уже отпустило, Ист?

– Я не знаю.

Мысли лохмотьями виснут на глазах. Маленький дом с цветущим яблоневым садом. Красивая женщина с длинными до ягодиц волосами весело смеется, забавляясь над нелепыми попытками малыша подняться на ноги.

– Я хочу тебя, – шепчет ей на ухо Ист. – Всегда и везде. Всегда и везде.

Она выскальзывает из его объятий. Оборачивается. Ист смотрит в ее глаза. Он может разговаривать с ней часами. Он может смотреть на нее всю свою жизнь. Странное чувство упорядоченности заполняет сознание.

– Ист?

– Я здесь, Роннин.

– Я хочу умереть, – говорит девушка. – Умереть и воскреснуть рядом с тобой.

Ребенок улюлюкает где-то рядом. Птицы летают с яблони на яблоню. Белые цветы дрожат на ветру. Превращаются в зеленые плоды. Растут. Наливаются краской. Ветви гнутся от спелых яблок. Девушка срывает одно из них. Ее зубы впиваются в его сочную плоть.

– Я хочу тебя, – шепчет Ист.

– Я хочу умереть и воскреснуть рядом с тобой, – шепчет она.

Яблочный сок блестит на ее губах. Ист чувствует его вкус. Чувствует, словно он только что поцеловал эту девушку. Но он не целовал ее. Никогда не целовал.

– Умереть и воскреснуть, – шепчет девушка.

– Я не хочу умирать, – шепчет Ист. – Я хочу любить тебя. Везде и всегда. Везде и всегда…

Роннин закуривает. Ист ходит по камере. Пять шагов вперед, разворот. Пять шагов назад, разворот…

Яблоневый сад снова начинает цвести. Ребенок улюлюкает. Птицы летают между деревьев.

* * *

Марша. Жена Саймона Йена. Супружеская кровать была большой и холодной. Одиночество пряталось по углам невидимыми силуэтами, наблюдало, мешая заснуть. Ночь. Слишком долгая ночь. Марша включила ночник, взяла книгу. Легкое чтиво распадалось на слова. Смысл ускользал. Предложения были разрозненными. Идеи автора непонятными. Сюжет – чужим и неспособным захватить своей увлекательностью… Это не был идеальный брак. Нет. Марша отложила книгу. Всего лишь мужчина и женщина. Всего лишь совместное проживание и мечты о будущем. Ремонт дома. Новая машина. Пальто на зиму и сапоги на осень. Саймон уехал в начале лета, а сейчас уже моросили дожди и желтые листья опадали с деревьев. Любила ли она его? Может быть. Когда-то. Особенно когда он был рядом. Но он ушел. Сказал, что жизнь потеряла для него прежний смысл, собрал вещи, трахнул напоследок, вызвал такси и уехал на вокзал. Марша лежала под ним и думала о той бабе, на которую он меняет ее. Ночь была теплой, и Марша вышла на крыльцо в ночной рубашке. Желтое такси остановилось возле забора. Саймон не оглянулся. Захлопнул дверку, и Марша услышала, как он сказал водителю: «Трогай». Наверное, потерять человека, с которым прожил не один год, равносильно тому, что для генерала сдать в военное время вверенную ему армию, или тоже, что для капитана видеть, как тонет его корабль. Черные воды смыкаются над судном, а он стоит на спасательной шлюпке и думает о чем-то. Марша в ту ночь тоже о чем-то думала. Наверное, думала. А потом появился сердобольный Ангер, и замешательство сменилось грустью. День за днем. Ночь за ночью. И еще один сюрприз. Примерно через месяц, как уехал Саймон. Девять из десяти тестов на беременность дали положительный результат. Марша смотрела на тот, что был отрицательным, и тоже о чем-то думала. Наверное, думала. А черные воды смыкались над тонущим судном. Глубже. Еще глубже. На самое дно.