Лунный камень мадам Ленорман
Шрифт:
Она вздохнула и оглянулась на кладбище. Мефодий проследил за ее взглядом. Погост как погост. Дождь начался, и неубранная листва мокнет. Черно-бурая, грязным ковром, на котором прорастают могильные плиты, тоже грязные, неухоженные какие-то.
Ограды.
И просто кресты, многие старые, покосившиеся, того и гляди упадут. Мокнут венки из искусственных еловых лап, и матерчатые цветы теряют краски…
– Призраки существуют, – сказала Анастасия и, упреждая возражения или насмешку, хотя Мефодий вовсе не собирался возражать или смеяться, заговорила: – Ты не веришь, пускай. Но ты прав в одном: призрак
– Не очень.
Она вздохнула и пояснила:
– Призрак появится как вестник смерти, предупреждение, а не причина. Он почувствует судьбу и только, а смерть, она придет от рук человека.
– То есть…
– Судьбы не существует, предопределенности, – сейчас Стася казалась старше, да и в зеленых глазах ее проглядывало что-то этакое, существование чего Мефодий не готов был признать. – Но имеются чьи-то планы, ненависть… давняя и глухая ненависть.
– Чья же…
– Ее, – Стася указала на Софью, которая стояла в отдалении, делая вид, что увлечена пейзажем. Но голова Софьи нет-нет да поворачивалась в сторону Мефодия. Тень широкополой шляпы скрывала выражение ее лица, а в фигуре было что-то жутковатое.
Безликая женщина в черном плаще.
– Она ведь ненавидела Кирилла. А тебе эта ненависть по наследству досталась.
– А ты?
– А что я? – Стася пожала плечами. – Я сама по себе…
…Или хочет такой казаться.
Подозреваемых осталось трое, но Мефодий по-прежнему не представлял себе, кто из них способен на убийство. Софья? Она и вправду способна на ненависть, кажется пустой, глуповатой, но как знать, что скрывается за этой маской. Гаденыш? Стоит у могилы, руки в карманы сунул, осклабился, словно играет на публику. А ведь и вправду играет, доказывает, что вовсе не маменькин сынок. Услать его надо, и подальше, вот только Софья вряд ли обрадуется. Стася, темная лошадка, объявившаяся вдруг из чужого прошлого. Сестра? Мефодий не чувствует с ней связи, чужая по сути женщина и, как он подозревает, такой и останется.
Кто же?
Все. Или никто.
Дома было хорошо и… тесно. Машка удивилась сама тому, что отвыкла от квартиры, в которой так много вещей и все-то нужные, и нельзя вынести на балкон ни велосипед старшенького, прикрученный к стене, ни турник младшенькой, которым она изредка пользовалась.
Шкаф не вмещал в себя вещи, и дверцы, открываясь, выставляли разноцветные завалы барахла. Галка каждый год грозилась перебрать и повыкидывать ненужное, но оказывалось, что ненужного нет. И сейчас у шкафа стояли пакеты с детскими вещами, которые надлежало рассортировать, перестирать, проутюжить и разложить в комод.
Правда, сначала освободить комод и…
Машка тряхнула головой и подняла плюшевого, слегка плешивого зайца.
– Зайка! – тут же выскочила младшенькая и, сграбастав зайца в охапку, уволокла в комнату.
Надо успокоиться. Чем бы ни закончилась Машкина островная эпопея, она вернется домой и… и лучше сразу на съемную квартиру. Ей ведь не нужна роскошная, хватит и крохотной однушки со старым ремонтом…
…в коридор Машка пробиралась на цыпочках, но тихо уйти все равно не получилось.
– А ты куда? – Младшая стояла в дверях, обнимая того самого плешивого зайца, и смотрела исподлобья, с вызовом.
– Гулять, – соврала Машка, натягивая ботинок.
Надо же, грязные, а вроде вчера чистила… и наверняка старшенький, придя вечером с тренировки, стащил кроссовки и бросил, не глядя. Жаль ботинки, теперь пятна точно не отойдут… а Галка говорила, что замша – это непрактично.
– На свидание, – строго заметила младшенькая, засовывая зайца под мышку. – Ма-а-м! А Машка на свидание идет!
– Тетя Маша, – поправила Галка, выглянув из кухни. В одной руке она держала пирожок, в другой – кусок хлеба, жевала и то и другое сразу. – Правда, что ли?
– В архив, – Машка натянула ботинки. – Надо кое-что посмотреть… по истории.
Галка кивнула и удалилась в кухню. Вот как у нее получается ходить неторопливо, величественно, и в то же время успевать везде.
– Зайди к тете Маше, она поможет, – донеслось из кухни. – Скажи, что от меня.
Машка кивнула, хотя сестра и не могла ее видеть.
Тетя Маша… кажется, Машка помнит ее, невысокую, стройную с неестественно прямой осанкой. Она носила кружевную шаль и туфли на тонких шпильках. И за прошедшие годы не изменилась нисколько.
– Добрый день, – сказала она низким грудным голосом. – Галина звонила, просила тебе помочь.
Городской архив располагался в небольшом уютном особнячке, некогда принадлежавшем купцу средней руки. Ныне особняк числился исторической ценностью, и, в отличие от многих иных, куда более ценных сооружений, пребывал в прекрасном состоянии. Время от времени его ремонтировали, но аккуратно, опасаясь изменить столь привычный всему городу облик.
Внутри пахло деревом и бумагами, со стен на Машку строго взирали лица былых директоров городского архива. Они перемежались с портретами Сталина, Ленина, Брежнева и почему-то Толстого с Чеховым. Но странность эта была милой, уютной даже.
– Значит, вы интересуетесь историей дома с привидениями?
В полумраке подвала тетя Маша казалась старше, тоньше, и шаль ее выделялась белесым пятном.
– Того, который на острове.
– У нас в округе, – улыбнулась тетя Маша, поправляя край шали, – есть лишь один дом с привидениями. Правильнее было бы сказать – с привидением. Мадам Евгения прославилась как провидица, и странно было бы ожидать, что она не найдет дорогу в этот мир после смерти.
– Провидица?
– Да, присаживайся. Так уж вышло, что когда-то и я интересовалась этим местом… искала, знаешь ли, клад. Знаменитое Око Судьбы.
Машка чувствовала себя глупой, она не понимала, о чем говорит тетя Маша. Но послушно присела и кружку приняла, массивную, разрисованную синими цветами.
– Ты ведь слышала о мадам Ленорман?
– Нет, – призналась Машка. И тезка ее вздохнула.
– О, эта была великая женщина… она пережила революцию… смерть короля… она предсказала судьбу самому Робеспьеру и осталась жива. Многие из тех, кто стоял у власти, задавали ей вопросы, и она отвечала на них честно…