Лунный камень
Шрифт:
— Годфри было очень досадно, Друзилла, что он не мог приехать с нами, — сказала моя тетка Эблуайт. — Что-то задержало его в Лондоне. Мистер Брефф вызвался занять его место и остаться у нас до понедельника. Кстати, мистер Брефф, мне предписано делать моцион, а мне это совсем не нравится. Вот… — прибавила тетушка Эблуайт, указывая из окна на больного, которого вез в кресле слуга, — вот мой идеал моциона. Если вам нужен воздух, вы можете им пользоваться в кресле, а если вам нужна усталость, я уверена, можно достаточно устать, глядя на этого слугу.
Рэчел молча стояла
— Вы устали, дружок? — спросила я.
— Нет. Мне только немного грустно, — ответила она. — Я часто видела море на нашем йоркширском берегу при таком же освещении. И я думаю, Друзилла, о тех днях, которые никогда не вернутся.
Мистер Брефф остался и к обеду и на целый вечер. Чем дольше я глядела на него, тем сильнее убеждалась, что он приехал в Брайтон с какой-то тайной целью. Я старательно наблюдала за ним. Он принял самый непринужденный вид и все время болтал безбожные пустяки — до тех пор, пока не настала пора проститься. Когда он пожимал руку Рэчел, я заметила, что его суровые и хитрые глаза бросили на нее долгий взгляд, исполненный особого интереса и внимания. Очевидно, цель, которую он имел в виду, касалась ее. Он не сказал ничего особенного ни ей и никому другому при расставании. Он напросился к завтраку на следующий день и ушел ночевать в гостиницу.
На следующее утро не было никакой возможности заставить тетушку Эблуайт вовремя снять капот, чтоб успеть одеться для церкви. Ее больная дочь (по моему мнению, не страдавшая ничем, кроме неизлечимой лености, унаследованной от матери) объявила, что она намерена весь день провести в постели. Рэчел и я одни пошли в церковь. Великолепную проповедь сказал мой даровитый друг об языческом равнодушии света к маленьким прегрешениям. Более часа гремело его красноречие в священном здании.
Я спросила у Рэчел, когда мы выходили из церкви:
— Нашло ли это путь к вашему сердцу, дружок?
Она ответила:
— Нет, у меня только сильно разболелась голова.
Такой ответ мог обескуражить многих. Но когда я вступаю на душеспасительную стезю, ничто не обескураживает меня.
Когда мы вернулись, тетушка Эблуайт и мистер Брефф уже завтракали. Рэчел, сославшись на головную боль, отказалась от завтрака, и хитрый стряпчий тотчас этим воспользовался.
— Для головной боли есть только одно лекарство, — сказал этот противный старик. — Прогулка, мисс Рэчел, вылечит вас. Я к вашим услугам; сделаете ли вы мне честь принять мою руку?
— С величайшим удовольствием; я сама очень хочу прогуляться.
— Уже третий час, — кротко заметила я, — а обедня, Рэчел, начинается в три.
— Неужели вы думаете, что я снова пойду в церковь, — сказала она капризно, — с такой головной болью!
Мистер Брефф раболепно распахнул перед нею дверь, и через мгновение оба вышли из дома. Не знаю, чувствовала ли я когда-нибудь сильнее священную обязанность вмешаться, нежели в эту минуту. Но что было делать? Ничего, как только вмешаться при первом удобном случае попозднее в тот же день.
Когда я вернулась из церкви и они возвратились с прогулки, первый же взгляд на стряпчего убедил
— Вы тверды в принятом вами решении? — спросил он Рэчел в дверях.
— Совершенно тверда, — ответила она; так они и расстались.
Едва он скрылся, как Рэчел ушла к себе. Она не вышла к обеду. Горничная ее (та самая особа, что носит чепчики с лентами) пришла вниз сказать, что у барышни опять началась мигрень. Я побежала к ней, предлагая ей через запертую дверь свои сестринские услуги. Но дверь осталась запертой, и Рэчел не открыла ее. Сколько тут предстояло преодолеть препятствий мне! Я почувствовала новый прилив сил и воодушевления при виде этой запертой двери.
Когда на следующее утро ей понесли чашку чая, я вошла к ней вслед за прислугой. Я села возле ее постели и сказала ей несколько проникновенных слов. Она выслушала их с рассеянной вежливостью. Я заметила драгоценные издания моего благочестивого друга, сваленные в кучу на углу стола. Не заглянула ли она в них? Да, но они ее не заинтересовали. Позволит ли она прочесть ей вслух несколько мест, чрезвычайно интересных, которые, вероятно, ускользнули от ее внимания? Нет, не сейчас — она должна подумать о другом. Давая эти ответы, она сосредоточенно перебирала оборки своей ночной кофты. Необходимо было привлечь ее внимание каким-нибудь намеком на мирские интересы, которыми она дорожила.
— Знаете, дружок, — сказала я, — мне пришла вчера в голову странная фантазия насчет мистера Бреффа. Увидя вас с ним после прогулки, я решила, что он сообщил вам какую-нибудь неприятную новость!
Она выпустила оборку ночной кофты, и ее злобные черные глаза так и сверкнули.
— Совсем нет! Эту новость мне было очень интересно выслушать, и я глубоко благодарна за нее мистеру Бреффу.
— Да? — сказала я тоном кроткого интереса.
Она опять начала перебирать пальцами оборку и угрюмо отвернулась от меня. Сотни раз при исполнении моих добрых дел наталкивалась я на такое обращение. Оно и на этот раз только подстрекнуло меня на новую попытку. В своем ревностном усердии к спасению ее души я решилась на огромный риск и открыто намекнула на ее помолвку.
— Интересная для вас новость? — повторила я. — Вероятно, милая Рэчел, это известие о мистере Годфри Эблуайте?
Она приподнялась, смертельно побледнев, и, очевидно, собиралась ответить мне прежней необузданной дерзостью. Но она сдержала себя; снова опустила голову на подушку, подумала с минуту, а потом произнесла следующие примечательные слова:
— Я никогда не выйду за мистера Годфри Эблуайта.
Пришла моя очередь вскочить при этих словах.
— Что вы хотите сказать? — воскликнула я. — Этот брак считается всеми вашими родными решенным делом.