Лунный вариант
Шрифт:
— Понимаешь, Наташа, — еле удерживаясь от жестикуляции, повествовал Алексей, — в кабине дым, жара. Уже приборы не вижу. Не то усталость парализовала, не то сознание вот-вот потеряю. А ты уже взрослая и прекрасно понимаешь, что для летчика потерять сознание — это каюк. Самолетом ты уже не управляепть, и он летит себе на землю, как ему заблагорассудится. Подрастешь, станешь изучать физику и узнаешь, что такое закон всемирного тяготения. Так вот, по этому самому закону я и мог бы тогда врезаться в землю. Удар — и от моего самолета один только факел пылающий!
— И ты бы не спел мне песенку про барбосика красного носика?
— Не спел бы, Наташенька.
— Ну и дальше что ты сделал, дядя Алеша?
— Есть у наших военных летчиков такой специальный устав. И записано в нем, что в случае пожара летчик должен немедленно покидать боевую машину — катапультироваться. Знаешь, что такое катапульта? Она вроде пушки. Нажал на пиропатрон, происходит взрыв, и тебя вместе с креслом выбрасывает из кабины. И ты на парашюте спускаешься на нашу грешную землю.
— Ты спустился? — догадалась Наташа.
Алексей отрицательно покачал головой:
— В том-то и дело, что нет. Командир мне кричит по радио: «Немедленно катапультируйся!» А я молчу.
— Почему же ты молчал, дядя Алеша?
— Командир не знал, что в те секунды я пролетал над большим городом. А там люди на работу идут, детишки такие, как ты, с портфеликами в школу торопятся. И как только представил, что сам выпрыгну, а машина моя горящая на город упадет, кого-нибудь убьет, а то и целый дом разрушит, жутко стало. И я не выпрыгнул. Довел машину до аэродрома, посадил. Тут пожарники набежали, из брандспойтов стали ее поливать. И был в ту пору на аэродроме один самый главный маршал. Стал я ему докладывать, что такой-то выполнял такое-то учебное задание, а он меня спрашивает: «Как фамилия, говоришь? Горелов? Ну, тогда ты все огни и воды пройдешь, раз с такой фамилией не сгорел».
Алексей обернулся на еле уловимый шорох. Лидия Степановна стояла в дверях, держа в одной руке тарелку, а в другой кухонное полотенце. Большие глаза были наполнены страхом.
— Алексей Павлович, так это на самом деле произошло с вами?
— Да, было, — махнул он небрежно рукой.
— И вы бы могли… — начала она стынущим голосом.
— Мог бы с вами сейчас не разговаривать, — прервал он беспечно.
— Ну и страшная же у вас профессия.
— Страшная? — переспросил Горелов. — А вы знаете, как однажды купец спросил у матроса, не страшно ли тому плавать. Матрос говорит: «Нет». Купец снова к нему: «Где утонул ваш дед?» — «В океане». — «А отец?» — «Тоже в океане». — «И вам не страшно после этого плавать?» Тогда моряк в свою очередь спрашивает: «Простите, а где опочил ваш дедушка?» — «На собственной кровати». — «А ваш панаша?» — «Тоже на собственной кровати». — «И вам не страшно после этого ложиться на собственную кровать?»
Круглые ямочки обозначились на щеках Лидии от смеха. Горелов впервые их обнаружил. Наташа тоже поняла присказку и засмеялась.
— Ты чего хохочешь, птаха, — ласково поглядела на нее мать. — Давай-ка лучше термометр.
— А разве смеяться нельзя? — прищурилась Наташа. — Разве эта сказка детям до шестнадцати запрещается?
— Видите, какая она у меня на язык острая. — Лидия приблизила к глазам термометр и облегченно воскликнула: — Алексей Павлович, вы просто добрый волшебник, да и только! У нее уже тридцать семь и одна. А вчера, сами видели, что делалось. Займись с Мишкой, доченька, а мы с Алексеем Павловичем пообедаем, — певуче посоветовала Лидия Степановна.
— Я тоже хочу с вами, — упрямо заявила Наташа, но мать отрицательно покачала головой:
— Тебе еще рано вставать с постели. Горелов для приличия запротестовал:
— Да что вы, Лидия Степановна? Хлопот вам сколько причиняю. Я лучше в нашей столовой.
Но она, как маленького, взяла его за руку, с надеждой посмотрела на дочь:
— Ты видишь, Наташа, какой он упрямый?
— Дядя Алеша, пожалуйста, оставайся, а то я с тобой дружить не буду.
Горелов встал, покачал головой:
— Раз такой ультиматум, придется повиноваться.
И он очутился в гостиной. Пока Лидия Степановна гремела ножами и вилками, накрывая на стол, успел осмотреть комнату. На портрете старшего лейтенанта больше не задерживался. Он прекрасно понимал, что за плечами у этой милой, немножко грустной женщины стоит своя собственная, ни на чью другую не похожая жизнь с радостями, огорчениями, удачами и невзгодами. Понял он и другое, что не будет она сегодня открывать ему дверь в этот мир своих воспоминаний о пережитом. Сейчас у нее было хорошее настроение, и она ничем не хотела его омрачать. «Зачем я остался?» — спросил себя Алексей и не смог на этот вопрос ответить. Ему только не хотелось теперь, чтобы она надолго отлучалась из комнаты. Один раз, когда она но какой-то хозяйской надобности задержалась на кухне, он не выдержал и громко ее позвал, стоя у книжного шкафчика.
— Лидия Степановна, если не секрет, что это такое? Она почти вбежала в комнату, на ходу развязывая клеенчатый фартук:
— Это же мой диплом, Алексей Павлович. Хотите взглянуть?
Она извлекла из книжного шкафа плотную книжку в синей коленкоровой обложке и протянула Горелову. Он узнал из диплома, что Лидия Степановна Жукова на «отлично» окончила двухгодичный учительский институт.
— Это моя гордость, Алексей Павлович, — призналась она грустно, — все-таки больше года проучительствовала.
И он не стал ее больше ни о чем расспрашивать, полагая, что был не в праве ломиться в тот мир, что стоял за ее плечами. Тем временем Лидия наполнила тарелки душистым рассольником и нерешительно, как-то стыдливо посмотрела на Алексея:
— У меня в холодильнике целый год хранится нераспечатанная бутылка портвейна. Вы как?
Лишь много времени спустя узнал Алексей, что, задавая этот вопрос, она загадывала: если откажется, значит, он не такой, совсем не такой, как многие другие, а согласится, тогда… и оставляла фразу не оконченной.