Луны волшебное сияние
Шрифт:
Проснулась она резко, почувствовав, что кто-то смотрит на нее и, повернув голову, увидела Стефена.
— Вы напугали меня! — воскликнула она, быстро сев.
— Прошу прощения. Я уже хотел тихонечко уйти, но ты как раз проснулась.
— И давно ты уже здесь?
— С минуту, а что?
— Не выношу, если за мною наблюдают, когда я сплю. Меня это стесняет.
Он рассмеялся, сверкнув белыми зубами, особенно ярко выделявшимися на смуглом лице.
— Тебе нечего стесняться. Ты во сне выглядишь куда красивее, чем многие другие, бодрствуя.
Стефен разложил рядом другой шезлонг.
— Тем не менее, я рад, что ты проснулась, поскольку хочу извиниться за свое вчерашнее поведение.
—
Он покачал головой.
— Не следовало тебя так целовать. Но вчера в твоей красивой наружности появилась еще и некая искушенность, и я забыл, что ты совсем дитя.
— Я вовсе не дитя, — возразила Джейн, — хоть и вела себя, надо признаться, совершенно по-детски. — Она смотрела не на него, а напряженно вглядывалась в далекий горизонт. — Ты совершенно справедливо обвинил меня тогда в подчеркнутой холодности. Я разозлилась потому… потому, что ты… — Она умолкла в нерешительности, а потом с отчаянной решимостью, словно бросаясь в холодную воду, докончила: — Знаю, что выглядела ужасно глупо, когда упала в бассейн, но жалеть меня было совершенно не обязательно.
— Жалеть?
— Ну да. Ведь именно поэтому ты и пригласил меня на прогулку в Канны, разве нет?
Втайне надеясь, что он станет отрицать, она очень огорчилась, не услышав ничего подобного.
— Так значит, Клер проболталась, — медленно произнес он. — Это следовало предполагать.
В затягивающемся молчании Джейн особенно остро ощущала рядом его присутствие. Хотелось вскочить и убежать, но такое поведение показалось бы еще более детским. Как можно было проявлять такую неразумность? Как это она, всегда гордившаяся своим логичным и трезвым отношением к мужчинам, позволила себе так глубоко увлечься, да еще этим незнакомцем? Ведь он же, действительно, незнакомец — человека, с которым провела едва несколько часов, вряд ли можно назвать хорошим знакомым. Конечно, он был очень мил и любезен, но если взглянуть объективно, то сделал ничуть не больше, чем любой другой мужчина в подобных обстоятельствах, — приветил юную одинокую девушку, оказавшуюся в глупой ситуации. Считая ее равной себе по положению, просто неопытной, попытался таким образом помочь.
И все-таки интересно, как бы он отнесся в той же ситуации к настоящей Джейни Белтон, которая, без сомнения, не нуждалась бы ни в привечании, ни в помощи. Выросшая в богатстве и роскоши, Джейни не сомневалась, что весь мир — не более, чем поданная ей к коктейлю устрица. Приходится с горечью признать, что, присвоив чужое имя и облачившись в роскошные одежды, далеко не всегда удается с легкостью перекинуть мостик из одного социального слоя в другой. Вот бы посмеялись, узнав все, Фрэнк Престон и Мэгги! Ведь они не однажды говорили — а она соглашалась, — что в хорошей одежде и с тугим кошельком можно где угодно чувствовать себя в своей тарелке. С каким горьким знанием дела она бы сейчас возразила им!
Джейн, стараясь по-прежнему не оборачиваться, пошевелилась в шезлонге. Было ли чувство неловкости и чуждости связано с тем, что приходилось выступать в чужом обличье? И какими были бы ощущения и поведение, находись она в этом круизе в качестве себя самой? Интуитивно Джейн понимала, что тогда не испытывала бы такого чувства вины и тревоги, а, следовательно, и не смущалась бы так легко. Разобравшись, хотя бы отчасти, в запутанных мыслях и ощущениях, Джейн успокоилась и снова пришла в нормальное расположение духа.
— И пожалуйста, не порицай меня за те причины, по которым я вчера пригласил тебя.
Голос Стефена так резко ворвался в размышления, что Джейн вздрогнула и уронила журнал. Он наклонился, чтобы поднять, положил журнал ей на колени и остался так, вполоборота, глядеть на нее.
— В этот круиз я отправился исключительно по рекомендации врачей, а не по собственному желанию и хотел лишь одного — остаться в одиночестве. Но этому не суждено было сбыться из-за одной маленькой светловолосой глупышки. Наслышан я был о ней предостаточно и ничуть не сомневался, что не сочту ее привлекательной, но она, как ни странно, оказалась и на удивление хорошенькой, и приятной собеседницей. — Мелькнувшая было улыбка, тут же исчезла, словно он сообразил, что может быть неправильно понят. — Разумеется, я пригласил тебя потому, что пожалел. Любой настоящий мужчина на моем месте пожалел бы девушку, попавшую в такую неловкую ситуацию. Но ты не должна обижаться, что приглашение было продиктовано сочувствием. Не посочувствуй я тебе, никогда и не решился бы позвать с собой.
Джейн удивилась:
— А почему на это нужно было решиться?
— Потому, что тебе еще только девятнадцать. Я же гожусь тебе в отцы.
Усилием воли она удержалась, чтобы не выдать свой настоящий возраст.
— Тебе всего лишь тридцать пять. Совершенно незачем считать себя этаким Мафусаилом.
— Благодарю, — хмуро отозвался он. — Но возраст — далеко не всегда лишь число прожитых лет. Иногда я ощущаю себя таким утомленным и старым, что, кажется, никогда уже не смогу наслаждаться жизнью. А уж если к мужчине приходят такие ощущения и мысли, то остаются три пути, работать до изнеможения, пить до бесчувствия или… — Он умолк в нерешительности. — Или влюбиться в девушку, еще способную испытывать радость жизни. — Он вскочил, резко отодвинув шезлонг. — Вся проблема в том, Джейн, что первые два пути мне не подходят. Даже если б я и хотел работать — больше не могу. Уже получил настоятельные рекомендации полностью отключиться на несколько месяцев, не говорить и даже не думать о делах и не заглядывать в эти чертовы газеты! Что же касается пьянства, тем более беспробудного, — он пожал плечами, — то я к нему не склонен. Так что остается только третий путь.
Джейн внимательно вглядывалась, но не находила в его лице ни малейшего признака нежности, только злость на то, что оказался в таком положении. Если и остались в мире мужчины, сознательно стремящиеся не зависеть от собственных эмоций, то Стефен Дрейк, безусловно, относился к их числу. Она же каким-то загадочным образом, сама того не желая, сумела проникнуть за стену, возведенную им между собой и внешним миром, и теперь он ненавидел за это и ее, и себя. Душу охватили волнение и трепет, ладони стали влажными. Джейн не знала, что и сказать, но интуитивно понимала — лучше всего ничего не говорить.
— Иди сюда, Стефен, садись. — Голос был спокоен и сдержан, словно они говорили о погоде. — Вид у тебя усталый, и лучше не стоять на солнце.
Он снова опустился в шезлонг и прикрыл глаза. На щеке подрагивала мышца, а лицо под загаром сильно побледнело. Врачи, без сомнения, были правы, порекомендовав ему отдохнуть, поскольку после такого объяснения он выглядел совершенно обессиленным. Очень хотелось протянуть руку и дотронуться до него, но нельзя — такой жест может оказаться неприятным. Опасение и счастье боролись в душе, а потребность сказать правду была так велика, что Джейн не выдержала:
— Стефен, я…
— Простите, это не вы — мисс Белтон?
Она резко повернулась и увидела стюарда с сине-белым конвертом.
— Да, я Джейни Белтон.
— Вам телеграмма, мисс. Отдав конверт, стюард ушел, а Джейн торопливо вскрыла конверт и прочла:
"ПРИЯТЕЛЬ ПРИХОДИЛ В СОЗНАНИЕ ВСЕГО НА НЕСКОЛЬКО МИНУТ НО БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕ СКАЗАЛ ТЧК УЗНАЛИ ИСКОМАЯ ЛИЧНОСТЬ КУПИЛА БИЛЕТ В ПОСЛЕДНИЙ МОМЕНТ ТЧК ПОИЩИ ИМЯ В СПИСКЕ ПАССАЖИРОВ ТЧК ЛЮБЯЩИЙ ПАПА СЕДРИК"
Джейн скомкала телеграмму и, подойдя к борту, швырнула в воду, глядя, как сине-белый комочек ныряет в волнах.