Лужайки, где пляшут скворечники (сборник)

Крапивин Владислав Петрович

— А что случилось с вашей мамой? — тихо сказал Реад.

— В прошлом году она слегла с сердечным приступом. Нужен был доктор, очень срочно. Я побежал за ним, и мы за­торопились к маме, но на улицах были баррикады мятежни­ков. Их солдаты не хотели нас пускать, издевались над докто­ром, говорили, что шпион, расстрелять обещали… Ну, потом все же пропустили, но было поздно…

Реад подсел ближе.

— Максим… но, если дома вам несладко, зачем вы туда спешите?

— А куда деваться-то?

— Как куда? Вы же суб-корнет черных кирасир!

— Господи, ну какой я суб-корнет! Это же было пона­рошку…

— А вот здесь вы крайне заблуждаетесь, — веско сообщил ротмистр Реад. — Вам командир полка официально присво­ил это звание. И вы, кстати, доказали, что вполне достойны его… Лишить вас этого звания может по уставу лишь тот же командир. А если он погиб или ушел в отставку, то сделать это вправе лишь Великий герцог. То есть теперь уже король…

— А он, если это и сделает, то лишь затем, чтобы присво­ить более высокий чин, — подал голос Дан-Райтарг.

— Поручик, вы несносны! — подскочил корнет Гар­ский. — И если вам угодно…

— Да ничего мне, корнет, не угодно, и мысль свою я вы­сказал без всякой подоплеки…

Реад, переждав перепалку, продолжал:

— Вы, Максим, имеете право на офицерское содержание и квартиру. И, поскольку вы не окончили образование, вас обязаны будут зачислить в военную гимназию. Но, конечно, не кадетом, а слушателем, на правах офицера…

— Да, но я не хочу быть военным, — тихо сказал Максим.

— Вот как? Жаль, — вздохнул Реад. — Мне кажется, вы были бы прекрасным офицером. Впрочем, звание в любом случае останется за вами, вы будете считаться в бессрочном отпуске. И кирасиры своими заботами не оставят вас, это их долг…

— Благодарю, — одними губами сказал Максим.

— А кем же вы хотите сделаться? — слегка ревниво спро­сил корнет Гарский. — Конечно, если это не тайна.

— Простите, корнет, но это как раз тайна, — неловко ска­зал Максим. — То есть… ну, я просто боюсь сглазить.

— Тогда не надо, — быстро отозвался Гарский с тем по­ниманием, какое бывает у одного мальчишки к другому в ок­ружении взрослых. Остальные негромко и необидно засмея­лись.

3

Тем временем наступили сумерки. Поручик Дан-Райтарг — в роли разводящего — повел в дубовую рощу смену караула, корнета Гарского и капрала Уш-Дана. Через минуту раздались три выстрела — сигнал особой тревоги. Кирасиры, схватив карабины, кинулись в рощу. И Максим кинулся — с револьвером полковника.

На поляне, в желтом свете фонарей лежали с перерезан­ными горлами два прежних часовых — подпоручик Тан-Сальский и бывший ординарец полковника Фома Варуш. Лошадей не было.

Мигом заняли круговую оборону, дали залп в чащу (и Максим выстрелил), но лесная тьма ответила молчанием. Тогда в боевом порядке отошли, унося тела убитых. Распре­делили позиции у окон. Реад разделил всех (и Максима) на боевые вахты. У Максима от нервной встряски перестала бо­леть нога — когда бежал вместе с другими в рощу, хромал, но боли не чувствовал.

Теперь все изменилось — и в обстановке, и в состоянии душ — война.

Горько было и стыдно. Прозевали врага! К тому же для кирасир потерять лошадей — почти то же самое, что потерять знамя. Особенно когда лошади — любимые. Но в тысячу раз страшнее была гибель боевых товарищей. Если в походе, в стычках, это еще понятно, а сейчас, когда операция была уже завершена…

Барон Реад почернел лицом. Он понимал: полковник бы не простил такого поражения. Хотя, с другой стороны, в чем вина? Караул был выставлен по всем правилам. Противник оказался хитрее и коварнее, но это и понятно: повстанцы — жители гор и лесов, охотники и лазутчики, они умеют подби­раться незаметно.

Впервые Реад подумал, что в этом деле полезнее был бы не офицерский отряд, а группа опытных егерей, привычных к войне в лесной глуши. Но высшее начальство, видимо, рассудило, что гвардейская стойкость и неукоснительная вер­ность офицерскому кодексу в данной операции более важны, нежели егерские навыки…

Впрочем, сейчас было не время для укоров и терзаний. Надо было думать про оборону. Каждый понимал, что скры­тый по кустам и роще противник охватил дом широкой под­ковой. Не пробьешься. И проводников теперь ждать бес­смысленно.

Путь к реке, через открытую поляну, оставался свобод­ным, в темноте нетрудно было добраться до воды, без лоша­дей-то. Но попытка переправы через вздувшийся стреми­тельный Хамазл была бы равна самоубийству. Враг понимал это и не стал блокировать дом со стороны берега.

Погасили очаг и фонари, чтобы окна не светились, не служили мишенью (лишь слабый потайной фонарик тлел в углу).

Сколько они продержатся? Патронов почти не осталось, провизии тоже. На быструю помощь с той стороны надежды не было. И врагам, если их немало, утром не составит труда взять приступом последнее убежище кирасир. Особенно если у них, у врагов, есть орудие…

Все было неясно. Все было хуже некуда. И оставалось одно: держаться до конца, а затем погибнуть достойно, не уронив чести гвардейского полка. Если не случится чуда. Но откуда оно возьмется, чудо-то?

Это понимали все. И Максим. И он удивлялся, что почти не боится. Лишь временами тоскливо, но не сильно сосало под сердцем.

Он занял место рядом с капралом Гохом у выбитого окна, где поставили одну скорострелку. Задача суб-корнета была во время стрельбы ровно и беспрерывно подавать в щель ка­зенной части патронную ленту.

Ствол скорострелки был направлен во тьму. Из тьмы в окно залетал ветер. Он был теплый, пахнувший дубовой ли­ствой. Подымал в погашенном очаге неостывший еще пепел.

— Прошу всех быть предельно внимательными, — сказал со своего места Реад, хотя ясно было, что противник едва ли пойдет в атаку до рассвета.

Тьма была непроглядная.

Потом в этой тьме мигнул и описал два круга огонек. Фо­нарь. По нему сразу ударили несколько карабинов. Когда перестало звенеть в ушах, Максим услышал издалека:— Эй, не стреляйте! Примите парламентера!