ЛВ 3
Шрифт:
Застыла я, мармеладку до рта не донеся, просто застыла. Я ведь не спрашивала, я оправданий не просила, я ничего не требовала. Знаю ведь что маг, знаю каковы маги, все знаю, потому и не спрашивала ни о чем, так зачем… лгать? И я взгляд опустила, навернувшиеся слезы скрывая.
— Веся, — сказал шепотом, а я вздрогнула так, словно оглушил криком, — забудь об их словах, да о другом вспомни. Вспомни, в какой ритуал вмешалась, когда меня спасла. Вспомни, что с Гиблым яром сделать хотел. Вспомни и сопоставь. Коли нужен мне был бы Гиблый яр, разве стал бы я пытаться
И соскользнули слезы с ресниц, прямо на плед теплый пуховый.
— Веся, — простонал Агнехран, — если мне не веришь, разуму своему поверь.
Усмехнулась я, слезы вытерла, а взглянуть на мага так и не смогла. Не умею я врать, не мое это, от того и сказала на него не глядя:
— Разуму поверить должна говоришь? — еще две слезы с ресниц сорвались вниз. — Напрасно ты о разуме заговорил, лорд Агнехран, напрасно. Ведь мой разум основывается на опыте, а опыт безжалостно напоминает о том, что маги делиться своим не любят. Ох и не любят. И да, ты в Гиблый яр отправился, чтобы уничтожить его. Но вот ради чего уничтожить, это уже вопрос. Быть может ради меня, как ты и сказал, а быть может… — и я заставила себя взглянуть на побледневшего архимага. — Быть может, чтобы тайна об этих кругах не досталась никому?
Теперь замер Агнехран.
Не дышал почти, не двигался, не… не пытался и дальше лгать? А когда рот открыл, остановила я его тихим:
— Не надо. Не лги. Не уговаривай. Не убеждай. Я же ни о чем не прошу тебя, Агнехран, я ничего у тебя не требую.
Простонал глухо, да с таким отчаянием, что захотелось руку протянуть, да его руки коснуться, успокаивая. Но поздно уже, слишком поздно.
— Веся, — он мое имя как молитву произнес, — Веся, клянусь тебе, я…
— И я тебе клянусь, — прошептала, вновь перебив, — я клянусь тебе, охранябушка, что как ведунья Гиблого яра уничтожу оба чародейских круга, и Жизни и Смерти. Потому что несут они смерть и разрушение, а это теперь мой лес, и я обязана его защищать несмотря ни на что.
И я увидела, как потемнел его взгляд. Вот были глаза цвета летнего неба перед грозой, а вот стали совсем темные, страшные, жуткие. И я увидела в них страх. Настоящий, чудовищный страх.
— Веся, — голос мага дрогнул, — не смей!
Многого я от мага не ждала, негодования ожидала, конечно, гнева, но чтобы вот такого? Такого не ждала. А Агнехран вообще как с цепи сорвался.
— Не смей приближаться к этим кругам! Ни живая, ни призрачная, ни какая бы то ни была еще! Не смей, слышишь?!
Слышать то я слышала, да только… я еще и видела. И не злобу я видела, не гнев, не желание славы — я видела страх. Чудовищный, гнетущий, раздирающий на части страх! Только страх. Страх и ничего более! Страх такой, какой видеть еще не приходилось мне. Страх, от которого кровь в жилах стынет.
И это не абстрактный ужас был, не сторонний, не обезличенный — это был страх за меня. Исключительно за меня. И коли не была бы я ведьмой — не увидела бы, а так…
— Охранябушка, — дрогнул мой голос, — ты… — я поверить не могла сама, — ты
Моргнул маг, глаза его округлились, и потрясенный Агнехран севшим голосом хрипло переспросил:
— А ты что, только сейчас это поняла?!
Пожав плечами, пояснила:
— Да я не поняла ничего, я просто вижу.
Шумно выдохнув, архимаг взял себя в руки, вот только… страх, он черною тучей над ним был, и он рос, стремительно.
— Все, я спокоен, — заверил меня Агнехран.
Я головой отрицательно покачала и осторожно сообщила:
— Нет, вообще не спокоен. Страх только растет. И очень стремительно. Охранябушка, я…
И тут в темной туче растущего даже уже не страха, а черного ужаса, сверкнула молния и сорвался мой маг на крик:
— Да какого черта ты туда сунулась, ведьма недоученная? Без артефактов! Без поддержки! Без защиты! А я все понять не мог, откуда такие повреждения! Да чтоб тебя, зараза неугомонная! Куда ты к дьяволу полезла, Веся?!А я еще на поводу пошел! Лешему ее вернул! Да тебя к постели привязать надобно было, чтобы не совала никуда больше носик свой симпатичный! Веся! Веся, не смей! Ве…
И я быстренько оп, и откуда только силы взялись, да прыть недюжая, яблочко-то наливное хвать, связь разрывая. И рухнула на плед теплый, пушистый, глядя в потолок пещеры потайной и чувствуя, как растет-ширится улыбка на губах моих. И хорошо так, несмотря ни на что, так хорошо…
Потому что фраза — «Валкирин, ты сможешь! Поторопись, Валкирин!» она очень сильно от фразы — «Да тебя к постели привязать надобно было, чтобы не совала никуда больше носик свой симпатичный!» отличается. Разительно сильно. Тиромир, хоть и любил меня, так любил, что цветы распускались, он от меня помощи требовал, он меня не жалел… а Агнехран не о себе — обо мне тревожится. Не за себя — за меня переживает. Не о деле — а обо мне думает.
Мыслимо чтобы маг, да вдруг о ком-то заботился больше, чем о деле своем? Мыслимо ли думать о подобном, мыслимо ли полагать… А вот думает же. Заботится. Переживает. Не за Гиблый яр, не за два круга силы чародеями оставленные, а за меня волнуется. За меня… и тепло на душе так от мысли этой, так тепло, что улыбка с лица не сходит.
Кое-как поднялась, волосы причесала, вернулась к блюдцу, в плед шерстяной закуталась, вновь яблочко наливное по серебряной поверхности пустила, да и произнесла имя почти родное:
— Агнехран.
Засветилось блюдце, и показало мне помещение интересное. Уж до того интересное, что я сразу-то на мага и не посмотрела — все картиной за спиной его любовалась. Уж было чем — полки стенные в щепки, книги в кучу свалены, тьма бешенства бессильного в воздухе клубится.
Вздохнула тяжело, на мага взбешенного поглядела, да и сказала примирительно:
— Охранябушка, не серчай понапрасну, не гневайся. И успокойся, поводов то переживать нет у тебя.
Закрыл маг глаза, ладони в кулаки судорожные сжаты, по скулам желваки плетью нервно дергаются, лицо бледное от гнева и… и родное такое. А я, я объяснить попыталась: