Львиное Око
Шрифт:
Я едва успел послать Мата Хари воздушный поцелуй, придав лицу счастливое выражение. У нее было суровое, бесстрастное, сосредоточенное выражение, какое бывает лишь у ребенка или художника.
Теперь сцена представляла собой сад. На лазурном небе висела луна, на полу были разбросаны охапки свежесорванных цветов. Появилась Герши — девственная индийская принцесса, ожидающая возлюбленного, который так и не придет.
Кто из нас не создавал в своем воображении такую девственницу?
Это была та самая Герши, которая ела взбитые сливки, облизывая губы. Моя девочка, дочь Лилит, дитя с древней, мудрой, поистине женской душой, обожавшая
Она передвигалась точно ребенок, каким и была в детстве, проведенном неведомо где. Мне, своему исповеднику, создателю, она не однажды рассказывала о детстве, и всякий раз иначе. Где была правда, я так и не выяснил. Возможно, правда или, скажем, факты были слишком неприглядны, и она не могла посмотреть им в лицо. Зачастую Герши была до глупого откровенна. Возможно, евразийцам нужно придумать себе прошлое, чтобы суметь жить в настоящем. Я лично не могу себе представить, что это такое — иметь в своих жилах смешанную кровь. Кем бы она ни была, никто не смог бы научить ее двигаться таким образом. Даже жрицы храма, в котором, по ее утверждению, ее воспитывали. Убежден, что Герши — Мата Хари — в отличие от других девочек и мальчиков, которые в детстве раскачивались по-утиному, всегда ходила таким образом. Ее «прежняя душа», скорее всего, выразилась в походке.
Ее лицо было благостным и невинным. Кожа наводила на мысль о золотисто-смуглых восточных базарах и напоминала оттенком лепестки лютика. Голова походила на цветок, покачивающийся на стебле тела девочки, будущей женщины.
Нашим избалованным зрителям стало не по себе. Женщины, редко приходившие в экстаз, вспоминали давно утраченную ими невинность. Мужчины испытывали влечение, возможно, к собственным дочерям.
Мне захотелось сказать им всем, что она гораздо старше, чем кажется, чтобы рассеять их смущение, что она женщина и мать, изображающая подростка.
Грустные воспоминания, которые охватили зрителей, были настолько сильны, что я, оставаясь на ногах, словно потерял сознание. Очнулся я в ту минуту, когда Мата Хари поднесла к лицу цветок страсти, как бы обещая стать однажды женщиной.
Сначала неуверенно, потом дружно зазвучали аплодисменты. Когда наступила тишина, аплодисменты вспыхнули вновь то в одном, то в другом конце зала. Я понадеялся, что они не будут стихать до самого конца. Но окончательный приговор еще не был вынесен.
Во время антракта я остался с Герши. Мы с ней молчали, нас обоих била дрожь. Она полулежала в кресле в импровизированной артистической уборной слева от ротонды. Комната представляла собой хранилище глиняных статуэток, изображавших парсов, несущих предметы для религиозного обряда. Там же стояла уменьшенная копия «башни молчания», находящейся в Бомбее. На нее возлагали умерших, которых пожирали стервятники. Время от времени я бормотал что-то вроде «великолепно» или «захватывающе», избегая слова «ravissant» [30] . Она лишь молча смотрела на меня огромными темными глазами, в которых стояли слезы.
30
Восхитительно (фр.).
Энергично постучавшись, вошел помощник Гиме — Робер Мулен. Я недолюбливал этого проныру, у которого все справлялись о
— Леди Мак-Леод, — восторженно произнес он, нагнувшись, чтобы поцеловать ей руку. Потом повернулся ко мне, как бы показывая, что сообщение относится к нам обоим. — Месье Гиме позднее придет сюда сам, но сейчас желает остаться на людях, чтобы никто не заподозрил его в сговоре.
— О каком сговоре может идти речь? — обиделся я, — Что может быть за сговор между антрепренером и артистом?
Он посмотрел на меня с пренебрежением под видом снисходительности. Мы презирали друг друга.
— Хорошо, назовем это сотрудничеством. Вы ведь допускаете право на сотрудничество? Дело касается изменений в последнем танце.
— Вносить какие-то изменения слишком поздно, — грубо оборвал я его.
— Я согласилась, — хриплым голосом, словно откуда-то издалека, сказала Герши. — Согласилась исполнить танец, посвященный Субраманье. Ведь бог войны является также удерживающим от войны, поэтому его можно назвать и богом мира.
Как хорошо это прозвучало у нее.
— Ради Бога! — воскликнул Робер. — Мы здесь одни.
У Робера нет присущего Гиме уважения к иллюзиям, даже когда они граничат со сговором. Иначе он был бы Гиме, а не его прислужником.
— Ведь Мата Хари действительно исполнительница священных танцев, — напомнил я Роберу, нахмурившись.
— Пожалуйста, — поклонился он. — У нас одна просьба, чтобы вы появились с накидкой на плечах, ch`ere Madame. А вместо объявленного танца в программе, которую мы заранее составили с Гиме, вы начнете движения очень величественно, как и подобает королеве. Понятно?
Герши слушала его с невозмутимым видом. Глаза ее были закрыты, а невероятно длинные ресницы опущены. Но тело было, напряжено, словно натянутый лук. Готовая подобающим образом ответить на слова Робера, она с усилием сдерживала себя. Что же, если нам не понравится его предложение, можно быть уверенным, что милая Герши скажет свое слово. Она верила мне, а их не боялась!
— Знаменитый ученый, месье… — Наклонившись, Робер шепотом произнес известное имя, посмотрев при этом на закрытую дубовую дверь толщиной, самое малое, в два дюйма. — Он поднимется с места и прервет вас, попросит исполнить для зрителей самый воинственный и священный из танцев в честь Субраманьи.
— Я и так намеревалась сделать это, — сказала Герши.
Я поднял руку, поняв намерения Гиме. Ход был великолепный. В программе лишь упоминалось об «особом священном танце», и Гиме собирался включить его. Так будет гораздо эффективнее…
— Он будет просить, даже умолять, чтобы вы не оставили на себе ничего. Абсолютно ничего, даже вуаль не должна скрывать ваше тело от глаз ревнивого бога, — умоляюще посмотрел на Герши Робер, сцепив пальцы рук, как, вероятно, сделал бы знаменитый академик. — И вы… не оставите на себе ничего.
Герши облегченно вздохнула.
— Даже последнюю юбку, — хихикнула она, как девочка.
— В конце концов, да, — озабоченно проговорил Робер. — Будьте настолько любезны. Даже последнюю юбку. Это необходимо.
— Пошел вон, — произнесла она. Она сказала «va t'en»! Так говорят, обращаясь к собачонке.
Робер взвился на дыбы и даже покраснел, но я сделал ему знак, чтобы он промолчал. Мы с Герши привыкли вращаться в театральных кругах, где фамильярность привычна.