Львиное Сердце. Дорога на Утремер

Пенман Шэрон Кей

— Джоанна услышала? — спросила Мариам и сжалась, когда старик кивнул в ответ.

— Мне довелось однажды встречаться с её матерью. Я рассказывал тебе про неё, дорогуша? Несравненная Алиенора Аквитанская! Лет сорок уж прошло, но память до сих пор свежа.

Они с мужем — тогда это был ещё французский король — возвращались на родину из Святой земли. И тут на их корабли напали корсары на жалованье у византийского императора. По счастью, флот короля Рожера обретался поблизости и пришёл на помощь. Однако судно королевы сбилось с курса, и когда добралось-таки до гавани Палермо, Алиенора совсем расхворалась. Как только она поправилась, мне выпала честь проводить гостью до Потенцы, где её ожидали супруг

и король Рожер. Удивительная была женщина. Редкая красавица, разумеется, — с ностальгическим вздохом добавил Матео. — Но характер у неё был — это что-то! Сегодня я убедился, что он перешёл по наследству к дочери. Наш надменный архиепископ поник перед гневом леди Джоанны, отбросил гордыню, как ящерица хвост, и бросился наутёк с развевающимися по ветру одеждами.

Мариам не разделяла удовольствия собеседника, хотя соглашалась с его оценкой архиепископа Вальтера. Каково пришлось Джоанне, бдящей у одра болезни, слышать препирательства прелатов про место будущих похорон? Попрощавшись с язвительным вице-канцлером, фрейлина пошла своей дорогой. Обернувшись, она заметила, что Маттео уже почти скрылся из виду, демонстрируя скорость удивительную для разбитого подагрой калеки. Старый царедворец был куда дипломатичнее архиепископа, но всеми фибрами ненавидел немецкого супруга Констанции. Мариам не сомневалась, что он уже строит планы как помешать Генриху взойти на престол в случае смерти Вильгельма.

Фрейлина ничуть не более желала видеть Сицилию, поглощённой Священной Римской империей, нежели подавляющее большинство подданных Вильгельма. Она любила Констанцию столь же сильно, как Джоанна, но любила и свою островную родину, и не сомневалась, что королевству придётся несладко под железной пятой Генриха. Будь проклято упрямство, с которым Вильгельм отказывался замечать страшный риск, на который идёт! Мариам устыдилась этого приступа ярости. Как можно гневаться на брата, когда тот одной ногой в могиле?

Когда Мариам подошла к двери в опочивальню, двое африканцев-стражников почтительно расступились. Тут в глаза ей бросилось свернувшееся на полу рыже-бурое создание. Узнав Ахмера, любимую сицилийскую борзую брата, она нахмурилась. Но недовольство молодой женщины было направлено не на псину, а на сарацинских докторов Вильгельма. Мусульмане рассматривали собак как презренных животных, и именно врачи прогнали Ахмера от постели хозяина. Мариам почесала пса за ухом, тот заскулил, и фрейлина улыбнулась, вспомнив про спор о статусе собак, который Вильгельм вёл с главой своих лекарей Джамал ад-Дином. Джамал настаивал, что собаки с ритуальной точки зрения не чисты, поэтому правоверным следует избегать их. Король, владевший арабским достаточно, чтобы читать священную книгу ислама, ехидно возразил, что в Коране собаки упоминаются лишь однажды, причём положительно, и процитировал в качестве доказательства суру «Пещера». Улыбка Мариам померкла при мысли о том, удастся ли им когда-нибудь вернуться к этим добродушным спорам. Во всякое очередное посещение она замечала, что брат сдаёт.

Открыв дверь, она позволила Ахмеру проскользнуть внутрь. На миг её обуяли опасения, как бы пёс не запрыгнул на постель, но тот словно прочувствовал серьёзность момента и скромно уселся у ног Джоанны, устремив миндалевидные глаза в направлении неподвижной фигуры хозяина. Осунувшееся лицо и понурые плечи Джоанны говорили об измождении, но тубы королевы сложились в улыбку.

— Твоя сестра пришла, любимый, — промолвила она.

Мариам уселась в кресле рядом с кроватью и взяла его за руку, стараясь скрыть отчаяние при виде ухудшения в состоянии больного. Её красавец-брат выглядел пепельно-серым призраком прошлого себя, глаза его ввалились, черты заострились. За короткое время он стремительно потерял в весе, кожа сделалась холодной и липкой

на ощупь.

— Захра, — прохрипел он, и слёзы брызнули из глаз Мариам при звуке этого арабского ласкового прозвища из детских лет.

Король явно сильно страдал. Однако обрадовался, узнав, что сестра впустила собаку, и свесил руку с постели, позволяя Ахмеру лизнуть её.

Доктора совещались в углу, изучая фиал с жидкостью, представлявшей собой, как догадывалась Мариам, мочу Вильгельма. Обернувшись, Джамал ад-Дин заметил собаку и с укором посмотрел на Мариам, ответившую ему невинной улыбкой. Когда лекарь подошёл, чтобы померять пациенту пульс, фрейлина воспользовалась моментом и предложила Джоанне пойти поспать немного, но та упрямо покачала головой.

— Когда я рядом, он спокойнее, — сказала королева, а потом, понизив голос, повела возмущённый рассказ про бестактность архиепископа Палермского. — Этот вредный старик до сих пор дуется на Вильгельма за учреждение архиепископии в Монреале. Но я даже подумать не могла, что злоба подтолкнёт его хоронить государя, пока тот ещё жив!

Мариам соглашалась, но одновременно поглядела на Джоанну с сочувствием, ранившим как кинжал. Одна королева отказывалась посмотреть правде в глаза и признать, что эти с таким трудом дающиеся вздохи уже сочтены. Если не случится чуда, Вильгельм умрёт, и об этом знают все, кроме его жены. Пока Джамал ад-Дин потчевал пациента растительной настойкой от боли в животе, фрейлина продолжала настойчиво убеждать Джоанну немного вздремнуть. Когда Вильгельм присоединился к призывам сестры, королева наконец уступила, пообещав вернуться прежде, чем прозвонят к повечерию.

Едва она ушла, Вильгельм подозвал сестру поближе.

— Пошли за писцом, — прошептал он. — Хочу составить список всего, что завещаю английскому королю для его кампании по отвоеванию Иерусалима. Джоанна, стоит мне заикнуться об этом, впадает в отчаяние...

Когда взгляд их встретился, Мариам поняла, что муж с женой неожиданно поменялись местами. Джоанна всегда была практичной, Вильгельм же витал в мечтах, следуя своим прихотям и капризам. Теперь это она пребывала в грёзах, он же без страха смотрел в лицо реальности.

Составление письма заняло много времени, потому как силы Вильгельма таяли, и ему приходилось часто делать перерывы на отдых. Мариам сидела у постели, держа брата за руку, наполовину прислушиваясь к тому, как он щедро жертвует сицилийские богатства на крестовый поход, которого ему не суждено увидеть.

— Сотня галер... шестьдесят тысяч мешков пшеницы, столько же ячменя и вина... двадцать четыре блюда и кубка из серебра или золота...

Когда он закончил, сестра попыталась покормить его супом, присланным из дворцовой кухни в надежде пробудить гаснущий аппетит, но король отвернулся, и Мариам пришлось поставить чашку на пол перед Ахмером, за что она удостоилась слабой улыбки от Вильгельма и полного искреннего ужаса взгляда от Джамал ад-Дина.

Жар у больного усиливался, и Мариам, взяв у докторов тазик, наложила на пылающий лоб холодный компресс.

— Мне хотя бы... — Вильгельм с трудом сглотнул. — Мне хотя бы нет нужды переживать за Джоанну... Монте-Сент-Анджело — богатое графство...

— Так и есть, — глухо отозвалась Мариам.

При вступлении в брак Джоанну наделили щедрой вдовьей долей. То, что даже в смертных муках Вильгельм озабочен благосостоянием жены, говорит в его пользу. Вот только вспоминает ли он и о своём королевстве? Сожалеет, пусть и запоздало, о том глупом союзе? Вглядываясь в его глаза, Мариам не бралась сказать. Ей оставалось надеяться, что он не корит себя подобными сожалениями. Он был беспечным королём, но добрым и любящим братом, и ей не хотелось, чтобы тяжкая ноша обременяла последние его часы. Да и какой в этом прок, в конце-то концов?