Львы и розы ислама

Соколов Владимир Дмитриевич

Первая расцвела прямо в родовом гнезде Пророка – Мекке и Медине, причем всего через полстолетия после принятия ислама. После победоносных войн в священные города хлынул поток неисчислимых богатств, быстро приучивший их жителей к роскоши и развлечениям. В это время стало модно быть изнеженным, праздным, легкомысленным и сластолюбивым. Молодые повесы, проводя время в безделье, выглядывали себе красивых девушек среди молодых паломниц, стекавшихся со всего халифата в Мекку. Смелые романы завязывались прямо в мечетях или у Каабы, где женщинам приходилось откидывать покрывала, чтобы поцеловать Черный камень. «Она отказывает мне в том, что дает другому!» – возмущенно восклицал поэт, описывая этот поцелуй.

Интрижки старались заводить в основном с замужними женщинами, чтобы

обострить чувства. Считалось особенно пикантным забраться в спальню дамы, где она спала вместе с супругом «и рука ее была для него подушкой». Дерзко овладеть женой чуть ли не глазах мужа – что могло быть увлекательней и слаще? Поэт аль-Ахвас скромно замечал, что не вступает в связь только с двумя видами женщин: своими соседками и женами друзей. В своей вызывающей аморальности поэты порой заходили слишком далеко. Того же аль-Ахваса за мужеложство и распутство высекли и отправили в ссылку, а поэт Ваддах, соблазнивший жену самого халифа, был казнен (по легенде его живьем закопали в землю в сундуке). Но именно эта легкая и пьянящая поэзия, лишенная какой бы то ни было нравственности, стала законодательницей мод при дворе Омейадов, а потом и Аббасидов.

Самым известным из когорты хиджазских лириков был Омар ибн Аби Рабиа из Мекки – местный богач, красавец и казанова, блистательный острослов, умевший очаровать любую женщину. Во время хаджа при прибытии новых паломниц он облачался в самую дорогую одежду, расшитую золотом, душился благовониями и отправлялся искать новую любовь. Его не интересовали ни деньги, ни политика, поэтому он не писал панегириков: когда халиф Сулейман попросил его сочинить для него хвалебную касыду, поэт ответил, что восхваляет только женщин. И действительно, почти все его стихи – любовные газели.

Зато в этом жанре он был непревзойденным мастером и знатоком, досконально разбиравшемся в тонкостях любовных отношений. Мужчины и женщины в его стихах – искушенные соперники и союзники, одинаково сведущие в «науке любви» и во всех ее хитростях и уловках. В одной газели он дает советы мужчине, как вести себя с девушкой, в которую влюблен (не показывай ей свою страсть, не посещай ее слишком часто и т. д.), а в другом выступает уже от имени женщины, поучающей свою подругу, как привлечь понравившегося юношу: надо случайно приоткрыть плащ, не смотреть долго в его сторону, но бросить только один стыдливый взгляд, который лишит его покоя, и пр. Все это больше похоже на легкомысленные нравы позднего Рима или придворные развлечения аристократов в эпоху Сен-Сенагон, чем на мусульманский шариат. Казалось, что суровые законы, побивание камнями за прелюбодеяние и вся строгость исламской морали существовали где-то в другом мире, а в этом – только свободная любовь, наслаждения и радость жизни.

И сам не чаял я, а вспомнилО женщинах, подобных чуду.Их стройных ног и пышных бедерЯ до скончанья не забуду.Немало я понаслаждался,Сжимая молодые груди!Клянусь восходом и закатом,Порока в том не видят люди.

Еще одним крупных хиджазским лириком был аль-Арджи, правнук халифа Османа, мекканский аристократ, неудачно ввязавшийся в политику и кончивший свои дни в тюрьме. Он тоже щеголял редкими сравнениями и очертя голову бросался в смелые метафоры, говоря, что «влюбленные сжимают друг друга в объятиях так крепко, как кредитор держит за платье должника». Это не мешало ему в нужный момент брать высокие лирические ноты и перемежать романтические восторги с поэтическими жалобами. Описывая ночь, когда ему приходилось напрасно ждать возлюбленную, он вздыхал, что «пасет звезды до утренней зари» и «караулит рассвет как стражник, следящий за проломом в стене». Из-за своей распутности и бесчисленных любовных похождений аль-Арджи стал героем непристойных анекдотов.

Упоминавшийся уже Ваддах, потомок персов, живший в Хиджазе, был мастером фривольных и чувственных стихов, полных наслаждений и эротики, порой очень смелой. О своей возлюбленной – которую, как он сетовал, со всех сторон окружают люди, «словно жемчужину, скрытую в раковине», – поэт писал, что ее тело прекрасно, как восходящее солнце, а гладкие бедра похожи на плотно слежавшийся снег. Когда ему говорили про смерть и загробный суд, он отвечал: поэтому я и тороплюсь отдаться своей страсти, ведь сердце мое принадлежит тем, кто носит браслеты. Девушек он соблазнял, обещая написать про них «красивую поэму», а если кто-то ему отказывал, возмущался: «Или подари мне любовь, или объясни, почему убиваешь мусульманина!»

Узриты

Совсем другими были бедуинские стихи племени узритов. В поэзии этих страстных кочевников не найдешь и следа хиджазского легкомыслия. Поэт здесь всегда предан только одной возлюбленной, с которой он, однако, по разным причинам не может соединиться. Тоска, страдания доводят его до безумия, и даже после смерти он не ждет облегчения.

По мнению узритов, в любовь попадают как в капкан, внезапно и на всю жизнь. Это не блаженство, а несчастье, горькая судьба, нечто предопределенное и неизменное, как вечность. Все на свете может закончиться, только не любовь. Несчастный Маджнун сравнивал любовь с коршуном, которая терзает его сердце при одном имени возлюбленной. Джамиль называл себя жертвой, которая плачет от любви к своему убийце. Вместе с измученным поэтом страдает и пустыня, и природа, и весь мир. Даже пойманная охотниками антилопа кажется Маджнуну похожей на его Лейлу, и он просит ее отпустить.

Разрастаясь в душе влюбленного, любовь превращается в абсолют, в предел существования, в религию и веру. Джамиль ставит свою Бусайну на второе место после Аллаха – ведь от нее зависят его жизнь и смерть – и признается, что мысли о ней не оставляют его даже во время молитвы. Когда ему предлагают воевать против неверных, он отвечает, что его любовь и есть джихад. Кусайир благодарит Аззу, как Бога, за все, что она дает, неважно, добро это или зло. Маджнун молится не в сторону Каабы, а в сторону Лейлы. Все это звучит не менее кощунственно, чем хиджазская лирика с ее погоней за удовольствиями, только на другой лад.

Трудно сказать, стояли ли за поэзией узритов какие-то реальные люди, или это была просто мода, условность, особенности жанра, отражавшего другой тип любви или другую ее сторону. У хиджазской лирики были свои шаблоны, у узритской – свои. Прекрасная дама непреклонна или выходит замуж за другого, поэт теряет разум от любви, становится изгоем, скитается в пустыне, повсюду следует за возлюбленной, целует следы ее ног и, наконец, умирает от разлуки – по таким лекалам, с некоторыми вариациями, создавались все любовно-лирические циклы.

Поэт и муза. Увра и Афра, Кайс и Лубна, Джамиль и Бусайна, Кусайир и Азза: со временем эти пары поэтов и их возлюбленных стали в арабской культуре такими же нарицательными, как в Европе – Ромео и Джульетты или Тристана и Изольды. Не отставали и женщины – поэтесса Лейла любила разбойника Тауба, ставшего героем ее стихотворений. Их любовные истории продолжали жить в веках и со временем превращались в прозаические истории и целые эпосы.

Более или менее историческим лицом считается Джамиль, друг Омара ибн Абу Рабиа, который пытался устроить Джамилю свидание с Бусайной, выданной замуж за другого. Поэт виделся с ней раз в несколько лет и был готов довольствоваться одним ее взглядом. О физической любви у него не было и мысли: Бусайна относилась к этому с отвращением, а если бы это было иначе, он сам считал бы ее порочной. В его стихах множество трогательных подробностей, способных разжалобить даже камень. Джамиль вспоминает, как в детстве он и Бусайна вместе пасли овец, и в то же время с профессиональной точностью подмечает, что его возлюбленная роняет слезы, окрашенные сурьмой. Пусть мы станем парой верблюдов, пасущейся в уединенном месте, – в том же духе вздыхает другой поэт, – и пусть нас покрывает парша, чтобы нас все бросили и никому не было бы до нас дела.