Лягушки
Шрифт:
— Наивная! — усмехнулся Ковригин.
— Именно наивная, раз я тебя люблю. Но не будем сейчас раздавать друг другу тюльпаны в сиреневом чаду.
А Хмелёва жила Блиновым одурманенная. Женщина она была, мужиками не избалованная, сцена и роли — главное, сила её Пигмалиона и его умение казались ей совершенными, сравнивать их было не с чем, Острецов вёл себя по отношению ней деликатно, излишне нежно и осторожно, потому что, по мнению Блинова, как мужик он был слаб. И она поверила Блинову. Но важнее было то, что Блинов запугал её стенами и воротами Журинского замка и заманил её в светлых грёзах на Бродвей и в Голливуд. Ей стало казаться, что она живет в испуге послушания и на подмостках Синежтура так и завянет, а потом и засохнет.
Блинов
Но на следующий день, когда Ковригин отправился в магазин за продуктами и напитками для семейной пирушки, Хмелёва разревелась, она не хотела обманывать ни себя, ни Ковригина, она не желала быть подлой. Оставила Ковригину письмо и записку об отказе от претензий на его жилплощадь и электричкой поспешила на станцию Загорянку, где на даче знакомых ожидал её Блинов. Рассказала всё. Поначалу великолепный Юлий Валентинович Блинов обозвал её дурой, но потом, узнав, что записка с отказом от квартирных претензий не заверена нотариусом, успокоился. Выпили шампанского, и Юлий Валентинович принялся изучать все юридические приобретения Хмелёвой в последний день её семейной жизни с Ковригиным. "То, что ты ему дала, это по справедливости", — заключил он. Быстро (но не без существенной мзды) стал он мужем Хмелёвой, обрёл московскую прописку, купил квартирку в Химках, Хмелёвой же приказал тихо жить на даче в Загорянке и носа не казать. Себя он уверил в том, что, видимо, завёлся какой-то удивительный доброжелатель, преподнёсший ему дар судьбы (впрочем, он заслужил и доброжелателя, и дар судьбы). Пообещал себе более на доброжелателя не рассчитывать, иначе можно было оказаться старухой с корытом. Тем не менее продолжал ощущать себя человеком со сверхвозможностями. А интерес его к делам Хмелёвой утихал.
Конечно, он приезжал в Загорянку с продуктами, не надолго, чаще на ночь, лишь однажды просидел с Хмелёвой полдня, хохотал, рассказывая Леночке о подземных ползаньях Ковригина, пытавшегося высвободить её, Хмелёву, из тайников Журинского замка. А Хмелёва растрогалась, хотя проявлять свои чувства побоялась. То есть получалось, что она, став поводом для добыч Блинова, сама из возможной журинской пленницы превращалась в загорянскую пленницу. Она заскучала. Тосковала по Синежтуру, по синежтурской сцене, даже по запахам её. Её удручило известие о том, что на её роли могут ввести Древеснову. Она хотела работать. Пропал куда-то режиссер Шестовский, клятвенно уверивший Блинова и Хмелёву о скором начале съёмок сериала о Марине Мнишек. Робкие напоминания Блинову об обещанных Бродвее и Голливуде Блинов либо не впускал в уши, либо со строгостью делового папаши советовал серьёзнее заниматься английским. "Вот переберёмся в Москву, я предоставлю тебе толкового учителя…" Однажды, после всхлипа чувств несостоявшейся пока Галатеи, Блинов привёз в Загорянку самого Юрочку Гагарина. Это был накачанный оболдуй с желудевой (без шляпки) головой, закатав рукава ковбойской рубахи, он предъявил публике множество сюжетных наколок. Весь разговор состоял из показа гостем фотографий, возможно, смонтированных, там гость веселился или важно стоял в компаниях со звёздами Голливуда, в улыбках обнажавших зубы. "Похлопочем, похлопочем, — пообещал Юрочка. — У вас прелестная мордашка. Прямо как у Дины Дурбин… Или как у этой…" Под конец Юрочка посетовал на трудности голливудской жизни, на тамошнюю коррупцию и попросил Хмелёву прочитать монолог Офелии на английском. Послушал, вздохнул, сказал: "Да, вам следует подзаняться языком…" Принял конверт у Блинова и убыл на станцию.
"Надо бежать из Загорянки", — тихо прозвучало в Хмелёвой.
Позже Блинов появлялся в Загорянке мрачный, программа его (Хмелёвой неведомая) осуществлялась туго, о сосуде со спиртом в кунсткамере он более не шутил. Однажды приехал на дачу в тельняшке и с маузером на боку. "Я этой дуре-комиссарше устрою!" — прорычал. Как поняла Хмелёва, в виду имелась Наталья Борисовна Свиридова, проявлявшая излишнюю благосклонность к автору имевших успех "Записок Лобастова".
Тогда Хмелёва и решила бежать от деспота окончательно.
Квартиру и номер телефона Ковригина она помнила.
70
— Грустная история, — заключил Ковригин.
— Очень, очень грустная, — согласилась Свиридова.
— Догадываюсь, кто у нас комиссарша, — серьезно сказал Ковригин. — Так что в подробностях сообщила Хмелёва о намерениях Блинова, ради чего он добыл маузер и тельняшку и чем прогневала его комиссарша?
— Я этим не интересовалась, — сказала Свиридова и будто поставила в разговоре точку.
— Обиженный, Блинов опасен, — покачал головой Ковригин.
— Это его проблема, — резко сказала Свиридова, а взглянув на расстроенное лицо Ковригина, добавила: — Ты забываешь, я всё время буду в компании с китайцами.
"Да что ему китайцы! Раз так плохи его дела. Он и их перестреляет. Или взорвёт, — хотел было сказать Ковригин, но промолчал, пообещал лишь себе снова вызнать время вылета Натальи в Синежтур и упредить её появление в городе-побратиме бывшего Кантона.
Вечером это время определилось. Через день. Чартер из Внукова.
А через полчаса позвонил Дувакин (Свиридова ушла в костюмерный цех Малого театра за нарядами для путешествия), позвонил и затараторил, заканделакил.
— Говори медленнее, — попросил Ковригин.
— Не могу! — чуть ли не вскричал Дувакин. — Взволнован! Пришёл твой номер. И пьеса в нём, и десять полос Лобастова! Давай сейчас же выпьем по переписке!
Пить по переписке, а если быть точнее — пить по телефону, входило в протокол отношений Дувакина и Ковригина. Сейчас каждый из них в своём углу Москвы наливал водку в рюмку, а выпив, должен был подтвердить действие чоканием с разговорным аппаратом.
— Я жутко рад! — заявил Дувакин. — И за тебя! Было столько сомнений. Считай, что у тебя праздник!
— Спасибо, Петя! — расстрогался Ковригин.
— Надеюсь, что теперь ты, как семейный человек, перестанешь ломаться и не откажешься от гонораров.
— Я пока не семейный человек, — свободолюбиво заявил Ковригин.
— Ну, конечно! — рассмеялся Дувакин. — Я спрошу об этом у Свиридовой. Кстати, как у нас дела с Лобастовым?
— Страниц сорок новых есть, — сказал Ковригин.
— Прекрасно! — воскликнул Дувакин. — То, что нужно. Десять полос текста и пять полос иллюстраций. Жди завтра с утра курьера. Привезёт свежие журналы и заберёт твой текст. И пиши дальше. Срочно!
— Могу отбыть на несколько дней, — сказал Ковригин.
— Куда?
— В Синежтур.
— Ты сдурел, что ли? — удивился Дувакин.
— Наталья вынуждена ехать туда с китайским послом, я должен подстраховать её. Блинов приобрёл маузер.
— На тебя хватит одного Острецова, — сказал Дувакин.
— Думаю, что на этот раз у Острецова не будет поводов сердиться ни на меня, ни на Свиридову. А у меня есть нужда разобраться кое в чём. Скажем, кто сдунул меня из Синежтура в Аягуз.