Лягушки
Шрифт:
— Алло! — произнёс Ковригин, сам же подумал, не предупредила ли его действия Лоренца Козимовна, но услышал лишь чьё-то далёкое дыхание, и теперь уже почти прокричал: — Алло! У телефона Ковригин.
— Извините, Александр Андреевич, — произнесла взволнованная женщина. — необходимость заставила меня обнаглеть и позвонить вам. Я…
— Я узнал вас, — сказал Ковригин, — у меня хорошая память на голоса. Какая же у вас необходимость?
— Мне нужно переговорить с вами.
— Хорошо, — сказал Ковригин. — Завтра сможете?
— Смогу.
— Где?
— Там, где мы с вами виделись в последний раз.
— В
— В то самое, в какое я пропала.
— Понял.
— Нет. Если можно, часа на три раньше.
— Можно, — сказал Ковригин.
— Поздравляю вас, Александр Андреевич, — сказала Хмелёва, будто бы с обожанием слушателя, — и Наталью Борисовну, конечно. Сегодня в трёх газетах читала уважительные интервью с ней и позавидовала и вам, и Наталье Борисовне. Всё. Я и так вам надоела…
Где-то на неведомом расстоянии от Ковригина мимо Хмелёвой прошёл троллейбус, и разговор прекратился.
Свиридова вроде была занята своими бумагами, но то и дело взглядывала на Ковригина в напряжении.
— Кто? — спросила Свиридова, а в глазах её было обещание пыточной дыбы для Ковригина, коли пожелает уклониться от ответа.
— Лоренца? Почему ты не дал мне трубку?
— Не захотел и не дал, — сказал Ковригин. — Но это не Лоренца Козимовна.
— А кто?
— Хмелёва, — сказал Ковригин. — Восхищена твоими интервью в трёх газетах.
— Не ври! — покачала головой Свиридова. — Вы с ней о чём-то договаривались.
— Она явится поговорить со мной. Видимо, возникли какие-то проблемы.
— Куда явится?
— Как я понял, сюда. И опять же, как я понял, завтра часов в двенадцать.
— Ковригин, не шали. Я, пожалуй, скажусь больной и не поеду в Синежтур. Ты ведь можешь вспыхнуть, не ты, а ложные чувства в тебе, как сухая стерня. Не балуй. А то повешусь!
— Посмотрим, — сказал Ковригин.
— На что ты посмотришь? На меня в петле?
— Посмотрим и увидим, — сказал Ковригин.
67
Утром, утомлённый ночными забавами, Ковригин спал, но в дремоте слышал, что Наталья ведёт какие-то телефонные разговоры, смысл их для него картинами сна то и дело искажался, а потому и был недоступен.
Потом он услышал, что Наталья поволокла второй чемодан из Гуандуна на кухню и там принялась потрошить его нутро.
— Так, Саша, — Свиридова появилась в спальне энергичная, в сборе (сказано историком о Екатерине Великой: "Всегда была в сборе"), спросила:
— Что тебе приготовить на завтрак?
— Ничего, — сказал Ковригин. — Сам заварю чай. Есть вафли.
— Нет уж, — заявила Свиридова, — у нас теперь в соответствии с нормами гражданского брака должно быть совместное кормление.
— Какое ещё совместное кормление! — возмутился Ковригин. — С чего это оно быть должно?
— Я шучу, Саш! Я шучу, — поцеловала его Свиридова. — Просто я хочу приготовить тебе что-нибудь вкусненькое. И поднять тебя хочу. Вот-вот может прийти твоя подруга Хмелёва, и в каком виде ты её встретишь?
— Сколько времени? — встревожился Ковригин.
— Одиннадцать, — сказала Свиридова. — Я уже в газетные киоски выходила, а их вблизи вас нет, только вблизи мэрии и нашла. Газеты на кухне. Взгляни на них.
Ковригина, естественно, взволновала мысль о том, каким он будет открывать дверь Хмелёвой (её Марина раскачивала в нетерпении страсти створки ворот калужской крепости, требуя встречи с человеком, прозванным Тушинским вором), не в тренировочных же брюках с белыми лампасами? Удивил Свиридову и вышел на кухню в строгом синем костюме да ещё и с красной бабочкой вместо галстука.
— Ну, ты даёшь, Ковригин, — сказала Свиридова. — Только побриться забыл.
Ковригин спешно, даже судорожно как-то, побрился.
— Хорош, — оценила Свиридова. — А вот в газетах ты не так хорош.
Газеты были легкомысленные, но не вульгарные, работали в них девушки, главным образом лет двадцати-тридцати. Их взгляды на жизнь, политику, искусство, литературу были единственно верными, они, будучи иронистками, объясняли непросвещённому люду, коему вряд ли бы удалось одолеть фейс-контроли разных сортов, суть ценностей элитного вкуса, многое и многих пощипывали, правда, главных мандаринов страны почти не трогали. Внимательно вникнуть в публикации с упоминаниями Натальи и его Ковригин не смог, мысли о приходе Хмелёвой волновали его. И не его одного. Теперь было понятно, что волнуется и Наталья, и вся её утренняя суета с телефонными звонками, походом за газетами, разборкой чемодана, необходимости в чём именно сейчас не было никакой, выглядели (и, видимо, являлись) попыткой потянуть время и найти поводы избежать выхода в город по делам до появления Хмелёвой. Неужели Наталья и впрямь опасалась вспышки сухой соломы?
В газетных публикациях случались повторы, а они, подумал Ковригин, могли вызвать толки об оплаченной акции. Да и самих публикаций могло быть поменьше, хватило бы и одной, ну, двух, а нынешнее информационное нападение наверняка должно было породить ливень светских ехидств. Переборщила Наталья Борисовна (или её поклонники). Перестаралась. Но говорить об этом Наталье Ковригин не стал. Не тот был день.
О самом Ковригине сообщалось скупо и одно и то же (студенческая любовь, троллейбус номер два, дружба длиною в пятнадцать лет и закономерное торжество отношений). Лишь в одном интервью вопрос журналистки Ковригина порадовал. "Как? — воскликнула она. — Александра Ковригина? Того самого знаменитого Ковригина, чей плутовской роман "Записки Лобастова" сейчас чрезвычайно популярен? Значит, в вашей семье — две знаменитости? И это не взрывоопасно?" Кстати, эти строки были подчёркнуты Натальей. Подчёркнут был и абзац в репортаже светской ехиды Дуни Бруньской о демонстрации нижнего белья (якобы имелось и такое) солисток группы "Би-Де" с продажей его (московский "Сотбис") в пользу голодающих Бурунди. Естественно, на этой тусовке не было таких звёзд, как эстетка Свиридова. А интересно было бы взглянуть на её объявленного жениха Ковригина, автора расхватываемого нынче чтива об истории дирижаблей.
— Ну и как? — спросила Свиридова. — Почитал?
— Много. Слишком много, — не выдержал Ковригин.
— Да, — вздохнула Свиридова, — перестарались. А ещё и в глянцевых журналах будут… И не отменишь…
Она, бормоча что-то, удалилась на кухню, к чемодану, и тогда зазвучал дверной звонок.
Перед дверью стояла Елена Михайловна Хмелёва, скромная девушка, впрочем, одетая вовсе не дёшевд и не в винтажные тряпки. Ковригин быстро оглядел коридор и пролёты лестницы, не пришла ли Хмелёва с провожатыми? Вроде бы нет…