Лягушки
Шрифт:
— Экий благоразумный совет! — сказал Ковригин. — А почему он именно на меня повёл охоту?
— Тщеславный дурак! — поморщился Дувакин. — То есть он не дурак, но в случае с тобой — дурак. Он всегда тебе завидовал, а потому и не любил. А после конфуза на банкете в Синежтуре и вовсе тебя возненавидел. Каким-то манером, говорят, приобрёл московскую прописку. Притих-то он притих, но ходит победителем, этаким братом Кличко, не знаю каким, весь светится ожиданием побед, может, в голове у него Нобелевская премия. Но не исключено, что он игрушка в чьих-то
— Какие такие цели? — спросил Ковригин.
— Не знаю какие, — сказал Дувакин. — Думаю. И ты подумай. Может, наш журнал для кого-то лакомый кусок и его надо прихватить. Может, Наталья Борисовна Свиридова кого-то раздражает и её желают поставить на место. Вся эта жёлтая акция с намёками на странные путешествия Свиридовой и её молодого бойфренда, наверняка альфонса, — теперь уже явно злая, и мне кажется, в исполнители здесь мог быть примазан и Блинов…
— Это я-то молодой бойфренд и альфонс? — рассмеялся Ковригин. — Наталья на два месяца моложе меня!
— А ты-то тут при чём? — удивился Дувакин. Потом сообразил. — Ах, ну да! Ну да! Как же я тебя-то отвёл?.. Тогда ты… Тогда вы с ней… Ну, ладно, там посмотрим… Ты-то что намерен делать или предпринимать?
— Прежде всего писать. Продолжение "Записок Лобастова" вроде бы идёт нормально. "Софью" решил до поры до времени забыть. Но теперь, узнав о синопсисе Блинова, из упрямства работу продолжу. Не спеша, потихоньку. Надо будет посидеть в архивах, многое прочесть…
— Я бы на твоем месте, пока Блинов в засаде, Софьей не занимался, — сказал Дувакин.
— Иного совета я от тебя не ожидал. Но дело тут" уже не во мне и не в Блинове. Я не успокоюсь, пока не выскажу суждения об интересующих меня персонажах истории. Но если случится сочинение о "Софье", я не принесу его тебе, не волнуйся.
— Почему же не мне? — будто обиделся Дувакин.
— А потому, — сказал Ковригин, — что тебе неприятно будет узнать из Гистории князя Куракина, петровского генерала, дипломата, хотя бы о том, как развлекался молодой преобразователь. Сам ли — исполнителем, азартным наблюдателем ли, вдувал в задницу подданного мехами воздух. Шутки эти нередко кончались смертями. Но так шутили… И это были мелочи. Вряд ли ты будешь печатать моё сочинение…
— Посмотрим, — неуверенно произнёс Дувакин и отправил в топку рюмку коньяка.
— А ещё в моих планах встреча с Блиновым, — сказал Ковригин. — Постараюсь не набить ему морду. Но может, и набью.
— Совершишь большую ошибку! — испуганно воскликнул Дувакин. — Он этого только и ждёт. Репортёров держит наготове! И адвоката! Тогда мы проиграем! И из-за чего?.. Что же, по твоему разумению, Софья не была грешница?
— Была, — сказал Ковригин. — И в амурных делах, и государственных. И она была — Несвоевременная!
— Ну вот, — сказал Дувакин, — ну вот!
Ковригин минуты две походил по кухне, ноги отсиженные прогуливал. Потом
— А ты знаешь, что пошла мода на Софью? — и он рассказал о разговоре с Гусельниковой, о просьбе Свиридовой и двух милиционерах в снегу..
— Ну и что? — сказал Дувакин. — Ну, мода.
— Так некогда начиналось с Матроной Московской.
— Ну, ты сравнил! — воскликнул Дувакин.
— Мне важно разобраться, — сказал Ковригин, — кем была Софья Алексеевна и почему нынче возникла на неё мода.
— Ну и разбирайся! — сказал Дувакин. — Это не моего ума дело. И у нас сосуды почти целые. И я приехал сюда не ради полемик с тобой, а чтобы предупредить тебя о затеях Блинова. Нам главное, чтобы был готов новый кусок "Лобастова", а всякие Софьи — твое приватное дело…
— Кстати, — сказал Ковригин, — при следующей встрече с Блиновым, пусть и скандальной, расскажи ему, что Ковригин откопал какую-то потрясающую историю о связи Софьи с португалкой де Луной…
— Если получится, то расскажу, — пообещал Дувакин. — Но давай выпьем за Лобастова!
65
Через неделю Ковригину позвонила консьержка Роза.
Давно не звонила. Возможно, на неё произвела впечатление живая Звезда театра и кино. И теперь Роза так и сидела с открытым ртом.
В последние дни Ковригин из дома надолго не выходил, писал, цикл его лекций в Университете сдвинули на второй семестр, что Ковригина обрадовало. Писал он "Лобастова", а в "Софье" кое-что записывал, знакомясь с первоисточниками, в частности, нынче перечитывал записки французского авантюриста Нёвилля.
— Александр Андреевич, — услышал он, — это Роза.
— Очень приятно, — сказал Ковригин.
— Вы работаете?
— Да, пишу.
— Я рада за вас, — сказала Роза и произнесла кому-то третьему: — Он работает. Он занят.
— Это вы кому, Роза? — Ковригин положил на стол ручку.
— К вам просится пройти китаянка, — доложила Роза.
— Какая ещё китаянка? — удивился Ковригин. — Я не жду никаких китаянок.
— Высокая китаянка, стройная, но сдобная, — сказала Роза, — одежда дорогая, может, и не китайская, имя понять не могу, тарындычит, как шоу-Канделаки, ничего не поймёшь, но только по-китайски… Вроде бы не та, не ваша племянница…
— Пропустите её, Роза, — сказал Ковригин.
— Александр Андреевич, — приложив губы к трубке, шпионским шёпотом заговорила консьержка, — у неё два огромных чемодана, она будто бы проживать сюда явилась…
— И всё же, Роза, — подумав, сказал Ковригин, — пропустите её.
— Я вас предупредила, — сказала Роза, — как бы потом не пожалели… О вас и так пишут…
Что пишут о Ковригине и где, Роза рассказать не успела или не решилась огорчить жильца, отнесённого ею в разряд благонамеренных отличников. Ковригин же всё ещё пребывал в тексте Нёвилля и не нарушил пока состояние собственной сосредоточенности, а потому и дверь после курлыканья звонка открывал в тумане общения с выдумками Нёвилля.