Лям и Петрик
Шрифт:
Старшие сестры поймали Ляма, подтолкнули к Яшке и стали просить:
— Яшка, побей его! Побей как следует! Мы его подержим, а ты всыпь!
И Яшка, толстый, веселый, довольный, как будто всю эту кутерьму он затеял только ради того, чтобы побить Ляма, накинулся на него с кулаками и давай бить куда попало. С той поры между ребятами началась смертельная вражда. Они старались не встречаться. Но если уж встречались, то друг дружке не уступали. Это и привело к трагическому происшествию.
Лето проходило, а Лям так и не видел его. Вечера тянулись тихие, без бесед, без задушевных разговоров. О Гайло стороной дошли слухи, будто он убил губернатора, взбунтовал
Казарицкий уже доверял Ляму самую трудную работу: «повторять» и даже «крыть». Обычно «кроют» только законченные мастера. Правда, Лям уже понаторел в малярном деле, и его ловкие руки работали уверенно и умело, и все же, когда он «крыл», сердце у него замирало.
К концу лета он стал надеяться, что ему скоро доверят и флейцу. Пока что Казарицкий учил его, как пользоваться резинкой и гребешком при разделке под дуб. Это тонкая, благородная работа. Готовить листы для трафаретов Лям научился еще у Тодреса; он только не умел вырезать уголки для стен и потолков и делать разноцветные рамки для карнизов.
Поспело время приниматься за крышу. Лям стал готовить медянку, шпаклевку, длинные кисти. Он связал две лестницы в одну, и то она едва достала. Лям хоть и побаивался крыши, но все время нетерпеливо думал: «Когда же поднимемся?»
Первым поднялся Казарицкий. Лям на веревке все подал ему, а затем и сам полез. Самое трудное — это оторвать ноги от лестницы, когда ты еще не знаешь, выдержит ли тебя водосточный желоб, за который ухватился. Он того и гляди выскользнет из рук.
Только на крыше Лям по-настоящему увидел лето. Внизу лежал солнечный город, зеленели леса и долины, весело переливались речки. Какая красота кругом! Какое чудесное лето! Вон там из высокой мельничной трубы валит дым, а там по дороге тянутся крестьянские телеги. Во дворе под деревьями пляшут две точки: то сольются в одну, то скачут одна над другой — это резвятся две собачки. Жалко, мельница загораживает, а то Лям наверняка увидел бы свой город, свой дом. А если б бабушка вышла на крылечко, и ее бы узнал.
На крыше надо стоять согнувшись, красить надо лежа на боку, а глазеть по сторонам не полагается. Надо помнить, где ты находишься, и быть начеку, не то, чего доброго, голова закружится и подкосятся ноги.
Железо так и пышет жаром, а краска под кистью течет, вскипает, испаряется. С каждым мазком крыша становится все более вонючей и скользкой.
И вот нелегкая принесла Яшку. Он стал кричать, звать Ляма. Но Лям не обернулся. В такую невыносимую жару хуже всего иметь дело с медянкой — она воняет до потери сознания. Не всякий тогда может удержаться на крыше. Казарицкий и Лям разулись, потому что босиком легче ходить по наклонным листам. Раскаленное железо обжигает пятки, точно тлеющий уголь, приходится переступать с ноги на ногу. Вдруг железная крыша зашумела, загрохотала. Это Яшка бросил в Ляма кирпичину. У Ляма сердце зашлось, а внизу послышался злорадный смех.
Лям схватил ведро с медянкой и плеснул Яшке на голову. Раздался ужасающий визг, будто резанули поросенка. Лям от волнения не мог устоять на месте, у него сразу подкосились ноги. Он только успел заметить, как внизу с криками со всех сторон сбегаются Левинсоны. В глазах у него померкло, и он грохнулся с крыши на согнутые спины Левинсонов.
[5]
Долго, очень долго лежал Лям у бабушки в каморке и отлежался. Ему только жалко было, что не видит он ни лета, ни реки, ни бахчей, ни горы, где растет
Когда он поправился и встал на ноги, бабушка отвела его к зятю Гробилихи, к Катроху, наниматься.
— Приказчиком быть легче, — сказала она. — Скорей в люди выйдешь.
Катрох колебался: «Молод еще, слабоват». Но в конце концов сказал:
— Ладно, пусть идет на склад, но с одним условием: он должен проработать у меня три года. Иначе я его не беру. Харчи будет получать с первого дня. За второй год получит десять рублей, за третий — тоже десять рублей. — Широкой ладонью Катрох взял Ляма за подбородок и, приподняв ему голову, заявил: — Если не будешь растяпой, станешь у меня отличным работником. Вот этими десятью пальцами я достиг всего. За хозяина я был готов в огонь и в воду, готов был жизнь за него отдать. И вот — вышел в люди. Помни! Постоянно следи за работниками, а в случае чего — приходи, говори!
Однако дела на складе пошли не так, как Лям представлял себе. Там было семеро рабочих, которые трудились, как волы, но работы там хватило бы еще на семерых. Они встретили Ляма каждый по-своему, непохожие и разные по росту, по виду и по манере говорить. Только в одном они были схожи — в ненависти к хозяевам.
Один из них, худой, высокий, по имени Меерка Шпон, по кличке Аршин (ему приходилось под каждым мешком и ящиком складываться вчетверо), трогая черненькие усики, вздохнул:
— Смотрите, у Катроха стало одним клопом больше.
Он произнес это с такой теплотой, что Ляму стало как-то веселей на душе. Но речи здесь раздавались очень жестокие, опасные. И все про хозяев. Это Ляма в глубине души и радовало, и пугало.
Лямина тщедушная фигурка с тоненькими ручками и острыми, беспокойными пальцами никак не вязалась с огромными, тяжелыми бочками, которые приходилось то выкатывать из склада, то катить обратно в склад, ни с толстыми канатами, на которых тянули эти чудовища. Пудовые канаты, десятипудовые грузы требовали неимоверной силы, богатырских рук, а Лям только путался под ногами.
Силач Сроль, у которого железное, точно кувалда, лицо и руки с оглоблю, упрямые руки, которые сумеют, если захотят, все сделать, — этот Сроль ловко спустил с плеча куль соли и, неровно дыша, отозвался:
— Что он смахивает на клопа, — Сроль показал на Ляма, — еще ничего не значит. Вот у нас, к примеру, братья были с виду великаны, а нутро у них было хлипкое. Уж мы знали: как только кто-нибудь из братьев дотянет до тридцати с гаком — дальше конец. Пятеро их у меня было, и все пятеро спят вечным сном. Теперь подходит мой черед. Где-то там внутри нас, в уголочке, сидит наша смерть и делает свое дело, как вор ночью. Она схватит меня внезапно вот так, на ходу, и прикончит. Ну-ка, паренек, покажи свои лапки! Глядите, настоящие пальцы музыканта!
— Он будет играть, — подхватил Аршин, — канатами по бочкам, аж дым будет валить. Скажи-ка лучше, сыночек мой, тебя взяли на год с харчами или как? И сколько тебе к тому же отвалят мелочью?
— На три года, а харчи хозяйские, — ответил смущенно Лям.
Аршин почему-то захохотал, а остальные прервали на время работу и стали пристально разглядывать Ляма. У парня сжалось сердце, и его охватил необъяснимый страх. Почему-то, когда наймешься на работу, похоже, будто ты попал в плен. О чем они кругом толкуют? На что намекают?