Лям и Петрик
Шрифт:
А спустя неделю Ара исчез. Молодая жена лежала, уткнувшись носом в подушку, и подвывала. Пустыльники лазили по чердакам, бегали как очумелые в синагогу, в баню, на кладбище, к знакомым крестьянам по ту сторону реки, расспрашивали всех извозчиков и сторожей. Одни видели, как Ара стоял вечером на мосту и глядел на воду, другие — как он шел на бойню.
Лям и бабушка сидели без дела дома. Элька уехала, и теперь некому хоть немного заработать. Надо Ляму куда-нибудь собираться. Они с Петриком давно решили уйти куда глаза глядят, главное — подальше.
Как-то Петрик примчался и рассказал, что ему счастье привалило: он долго умолял мельничиху, и та смилостивилась и дала матери чинить мешки для мельницы.
Теперь мать заработает немного, и они с Лямом махнут отсюда.
Петрик привел свою мать, усадил ее на лежаке и плотней укутал ее распухшие ноги. Они долго советовались и наконец порешили: Фекла переберется сюда, в домик; бабушка и Фекла будут жить вместе, штопать мешки тоже будут вместе. Зачем им скучать в одиночку? Как-нибудь перебьются, пока парни устроятся и возьмут их к себе.
Конечно, Саля сразу же пронюхала про их планы, прибежала радостная к Ляму и стала просить, чтобы ее тоже взяли. Лям надулся и сказал: «Ни за что!» Но она не унималась.
Приятели в хорошем настроении вышли на улицу. Веселый шум богатой Ариной свадьбы манил их к себе. Они подобрались к дощатому балагану, приникли к щелям и увидели Переле.
Дружки переглянулись и сразу же отошли от балагана. Потом в тихой боковой уличке у фонаря Лям сказал:
— Чем же Переле виновата? У нее отец и мать такие, вот и она такая. Если будет с нами, она станет другой, вроде нас.
Петрик помалкивал.
— Давай возьмем ее с собой! — Лям посмотрел на Петрика, но тот все молчал, только покраснел. Петрику не хотелось соглашаться, но, взглянув на товарища, он кивнул головой.
— Ладно, поди уговорись с ней. Завтра вечером мы уезжаем. Будем ее ждать возле бойни. Она ездит верхом?
— А зачем верхом?
— Я кое-что надумал.
Лям вопросительно посмотрел на товарища.
— Что ты уставился? Возьмем гайзоктерских лошадей и доедем на них до Трех дубов.
— Не надо, Петро!
— Нет, надо, холера ему в бок!
Лям весь вечер прождал Переле неподалеку от балагана и наконец дождался. Она была весела и хороша, как солнышко. Ужас до чего хороша! Ужас до чего весела!
Своими теплыми ручками она пожала Ляму руку.
— Ой-ой! — щебетала она, пожимая плечиками. Ей было очень весело, и предложение Ляма пришлось ей по душе. — Ой-ой! — повторила она и юркнула обратно в балаган.
На другой день они ждали ее в канаве у бойни. Рядом стояла пара лошадей, которую они с бьющимися сердцами увели из табуна, пасущегося за маслобойкой. Оба приятеля снарядились в дальний путь. В кармане у каждого было несколько медяков, в руках по узелку.
Настороженные, они нетерпеливо держали лошадей, боясь, как бы их не поймал Гайзоктер или Мотя. С нетерпением вглядывались они вдаль и никак не могли понять, почему же нет Переле. Может, ее задержали? Вдруг вдалеке
Лям сдавленным голосом прошептал:
— Петро, садись скорей! Едем!
Они вскочили на коней и без оглядки помчались вперед. Глухие удары копыт по стерне пугали их. Казалось, Гайзоктер скачет за ними. А боль из-за того, что не пришла Переле, усиливала страх. Они нахлестывали лошадей и мчались напрямик по целине к деревне, откуда до станции еще добрых двадцать верст. За деревней они спешились, повернули коней мордами в сторону маслобойки и стали их гнать прутьями. Но слепые лошади лениво разбрелись по полю — кто куда.
Лям все время до самого вокзала оглядывался. Ему казалось, что вот-вот их догонит Переле и поедет с ними в далекие края.
Петрику затея с поездкой очень нравилась, он шутил и бодро приговаривал:
— После первой получки мы накатаем три письма: одно твоей бабушке, другое моей маме, а третье Переле. Мол, посылаем вам денежки, собирайтесь, приезжайте, будете есть и пить сколько вашей душе угодно, и всяких ситцев и сатинов на платья тоже вам будет сколько угодно. Если ты, Переле, хочешь стать нашей, приезжай тоже. Мы становимся большими людьми.
Друзья добирались до станции большей частью пешком, иногда на попутной телеге.
— Ох, знаешь, что мы забыли? — вдруг спохватился Лям. — Книгу с песнями. Что будем делать?
У платформы стоял готовый тронуться поезд. Куда он идет? Одни говорили — в Херсон, другие — в Николаев.
Друзья осмотрелись и, улучив минутку, шмыгнули в вагон, а там забрались под лавку. Какой-то пассажир тотчас вытащил Ляма за ногу и, дав несколько пинков, выпроводил вон. Но Ляму повезло в соседнем вагоне.
Поезд тронулся и пошел, пошел, пошел, точно и он удирал от хозяев, от проклятой, безрадостной жизни.
И там, под лавками, в темноте, в тесноте, друзьям становилось все лучше, все вольней. Каждый стук, каждый толчок колеса казался им дружеским толчком в бок, толчком в счастливый, свободный мир. Каждый стук колес приближал их к далекому, желанному, светлому миру, в котором обитают Элька и Аршин.
С первым контролером все обошлось благополучно: пассажиры надежно загородили их ногами, точно решеткой. В голове у пассажиров много злобы, зато ноги у них добрые. Не так уж плохо, оказывается, ездить зайцем!
Все помыслы Петрика, переживания, радость от того, что он наконец-то едет, свободен от хозяина, чувствует себя взрослым, самостоятельным, — все это сказалось на том, как он самозабвенно уплетал свой хлеб с луком. Он был так занят этим занятием, что, когда внезапно появился второй контролер, сухонький человечек, Петрик ничего не слыхал и с хрустом жевал луковицу. Она-то и выдала его. Контролер вытащил Петрика из-под скамьи и на ближайшей станции сдал жандарму. А поезд ушел.
Жандарм долго что-то писал, затем велел уплатить неимоверный штраф, обчистил карманы Петрика и выгнал вон.