Лыбедь (сборник)
Шрифт:
Наконец из ворот городка показались три пешие фигуры.
– Старшего зовут Грузило, – тихо, не глядя на Лыбедь, проговорил Волок. – С ним только и говори.
Лыбедь даже не кивнула. Переговорщики налегке – это скверный знак, просто не будет.
– Было думали, в эту зиму не приедете! – приветствовал их Грузило самым дружелюбным голосом.
– Разве ты отдал что-нибудь обрам? – откликнулась Лыбедь.
– Навьи [7] берегли, обров не было. – Грузило прищурился.
7
Навьи –
– Берегли вас не только навьи, Грузило, – вас берёг Киев. Раз обров не было, то мы пришли за своим.
– Ты не лезешь за словом за пазуху, княжья сестра. – Одетый в черные соболя чернобородый Грузило с нарочитым весельем переглянулся со своими товарищами.
Те тоже усмехнулись в усы.
– Я не княжья сестра, а княжна Киеву, и ты это знаешь, – спокойно возразила Лыбедь. – Видишь наши сани? Они пусты. Их не наполнить зряшными речами.
– Будь по-твоему. – Грузило обернулся к воротам: – Эгей! Выноси!
Ледок в груди, колючий, как на лепешке, что ела она поутру, даже не подтаял. Лыбедь знала: только сейчас и начнется настоящая трудность.
Недвижимы смотрели с коней Киевы люди, как подданные выкатывают все, что час назад покойно лежало в кладовых. Три дюжины медовых сот, а в придачу к ним два круга чистого воска. Шесть мешков жита. Два малых мешка гречихи. Лен и шерсть. Кожи. Меха куньи, меха беличьи. Мешок гороху. Конопля. Просо. Овёс.
– Шутил я, княжна. – Голос Грузилы сделался добродушен. – Ждали мы вас, как не ждать. Все уж посчитано, забирайте.
– Заберем лучше все сразу, так и считать легче, – приветливо вымолвила Лыбедь, не оборачиваясь, но зная, что никто из людей ее не сделал и шагу к вынесенному. – Это ведь треть будет?
– Не привычен у тебя глаз, княжна! – рассмеялся Грузило. – Тут всё как есть.
– Сдается, и мой глаз обманывает, – в первый раз разрешил себе вступить в разговор Волок. – Тут треть от добра, что мы получали о прошлую зиму.
– Треть. – Грузило глядел теперь на Волока, не на Лыбедь. – Но это все, что вам причитается. Разве Киевы дружинники стали теперь есть один за троих?
Если древлянин ждал ответа от Волока, то обманулся. Волок промолчал.
– К чему ты клонишь, Грузило? – заговорила Лыбедь вновь. Говорить было трудно – так пересохло вдруг во рту. Только б не закашлять! Нельзя. – Я и впрямь молода, не могу взять в толк.
– Так все просто, – с готовностью откликнулся древлянин. – Вас теперь на две трети меньше, стало быть, всяк получит свою долю без обиды.
– Да, нас теперь в городе мало. – Лыбеди вдруг сделалось покойно. Волок и Колород, неподвижные, как боги на погосте, казалось, подпирали ее с обеих сторон – подпирали надежно и крепко. Она словно думала вслух – для них вслух, а для Грузилы – молча. Прежде чем вымолвить слово, она знала уже, что оно одобрено ими обоими. – Многие полегли от обров. Но летом обры придут вновь, Грузило. И до лета мы наберем по родам новых молодых. Мы должны сделать это, как только день пойдет прибывать, не позже. Меньше чем за половину года воина не обучить. Ты сосчитал тех, кто в городе сейчас. А что будут есть те, кто еще не с нами?
Напускное добродушие тотчас сошло с лица древлянина.
– Девчонка требует полной доли, опираясь на город, что слаб, как новорожденное дитя, – сощурился он. – Как же ты накажешь нас, княжна, коли не получишь желаемого?
– Никак, – спокойно ответила Лыбедь и улыбнулась. Улыбалась она тому, что соратники ее на сей раз не услышали, напряглись.
А напрасно, она знает, что говорит. – Никак я, Грузило, тебя не накажу. Не смогу.
– Так не обойдешься ли этим? – Грузило, слегка удивившийся и словам ее, и улыбке, кивнул на выложенную дань.
– Не обойдусь. – Лыбедь продолжала улыбаться. – Ты, Грузило, похоже, недоданный воск себе в уши залил? Второй раз повторю, а третий не стану: обры тебя накажут летом, когда нас вырежут. Зачем мне беспокоиться?
– Горазда спорить! – Грузило усмехнулся. – Ладно, считай, отспорила свое.
Древлянский староста махнул рукой, даже не оборотившись на ворота. Из них, кто б сомневался, наблюдали. Мешки и коробы выкатили споро, поди, держали наготове, не зная, как пойдет торг.
– Медок-то в этом годе, того, нехорош, – поморщилась Лыбедь, оттягивая последнюю схватку. – Бортники [8] жаловались – брали горький, как желчь.
– Мало нынче хорошего меду, – ответил Грузило степенно, тоже выжидая. – А все ж и такой годится. Назад сразу едете или чуток погостите?
– Благодарствуем, нету времени гостить. Как последнюю треть от вас получим, так и тронемся.
– Погоди, погоди, о какой трети ты толкуешь? – переспросил Грузило.
8
Бортник – лесной пчеловод. В древние времена люди не умели разводить пчел сами. Они искали жилища диких пчел в лесу, в дуплах. В дикий улей опускали борть – специальную снасть, на которой пчелы делали медовые соты, как и на стенках улья. Борть потом извлекали, а сам улей не трогали. Здесь тоже была своя наука. Бортник знал, например, сколько меда можно вынуть из дупла, чтобы пчелы не погибли. Даже когда появились первые домашние ульи, наши предки продолжали заниматься лесным пчеловодством – бортничеством.
– О третьей трети, вестимо. Вижу здесь только две.
Благодушие мигом слетело с лица древлянского старосты. Он скрипнул зубами – звук вышел зловещий, противный.
– Не уеду, – тихо, но отчетливо произнесла Лыбедь, невольно вжимаясь в седло. – Хотите убивать – убивайте, хотя и мы немало ваших положим. Но, покуда всего не получу, живая не уеду.
А что, очень даже могут и убить. Только на памяти такого юного града, как Киев, еще не было подобного случая. А так – обычное дело. И ведь людей можно понять. В обров зимой верится плохо, а доживать до весны тяжело. Каждая крошка не лишняя.
– Не девка, а заноза. – Голос Грузилы по-прежнему угрожал, но Лыбедь отчего-то почуяла, что разговор в третий раз переломился. – Репей, смола, а не девка! Кто ж тебя торговаться учил?
Она не решалась верить своим глазам: староста улыбался, но улыбкой уже не поддельной, а настоящей.
– Брат Кий учил. И выучил, – ответила Лыбедь и осторожно, словно ступая на тонкий ледок, улыбнулась в ответ.
Еще взмах руки – и появились новые кули, мешки, связки. Да, с этим уже можно отъехать.