Люба – Любовь… или нескончаемый «Норд-Ост»
Шрифт:
Я понимаю отдельные слова, но не могу связать их в предложение и уловить точный смысл… «Рябова, хлорэтилмеркаптан, предупреждена, четвертый курс, токсичность…». Кажется, меня просили не лить на руки, а вот то, что я заболею…
– Вот тут вы и расписались…
Хоть бы они оставили меня в покое!
– Откройте глаза! – И в расстяжечку, как палкой по голове. – От-крой-те гла-за!.. Сейчас вы распишитесь еще раз, и все будет в порядке. Мы станем вас лечить. Немедленно!… Ручка у вас в руке, подышите кислородом….
– У меня все нормально.
– Отлично, распишитесь вот здесь! Во-от здесь!
Господи, все, что угодно! Только бы они от меня отвязались…
Я снова впадаю в забытье. Я вижу себя девочкой с большим бантом, огромного пса и дедушку, который держит меня за руку.
– Глаза!!! Дышите глубже! Расписывайтесь!
– Не могу, я устала. Отдохну, а потом распишусь.
– Без расписки мы не можем вас лечить. Мы не можем знать, с каким веществом вы работали. Для этого вам и надо расписаться. Иначе у вас останутся ожоги на всю жизнь!
– Мне все равно…
– Неправда! Вам не все равно!
– Распишитесь и будете спать.
– Не могу…
– Почему не можете?
– Из-за дедушки… Мне нехорошо…
– При чем тут дедушка? Мы его спросим. Мы сейчас позвоним дедушке.
– Куда? Он умер. Он ничего не велел подписывать.
Я опять куда-то проваливаюсь, но снова прихожу в себя, почувствовав укол.
– Почему покойный дедушка не велел вам ничего подписывать? Это же глупо! Сколько раз в жизни вы подписывали разные бумаги, не спрашивая дедушку. – В голосе слышится откровенное раздражение.
Я пытаюсь им объяснить:
– Дедушка был известным юристом при царе.. Нельзя подписывать, не читая, он мне всегда говорил. Я высплюсь, прочту и подпишу. Честное слово, подпишу! Но, не читая, не могу…
Я хочу еще что-то объяснить, но сил уже нет. Глаза закрываются сами, и лишь иногда до меня доносятся обрывки фраз:
– Ну, и гусь!… Нельзя, маленький вес… Можно добавить.
Пыталась понять, в чем дело. Похоже, я спала и бодрствовала одновременно. Жила какой-то другой, потусторонней и почти спокойной жизнью, но мне мешали разговоры:
– Можно рискнуть… А если не выдержит… Ну, и гусь!.. Иди ты со своим гусем… Физиологический?…
«Странно… Глюкозой… Пусть сами разбираются…»
– Нельзя, пульс плохой… Индивидуумы… Волевая сфера… Иди ты!.. Дрыхнет твоя сфера… Специфика… Камфара? Идиоты! Строфантин… нет же… Куда смотришь, ты?!.. Реакция… Заткнись уже!
– Мне плохо! – крикнула я, и все исчезло…
Я мучительно медленно прихожу в сознание, еще не понимая, что произошло. Отвратительная слабость разливается по всему телу, и я покрываюсь липким холодным потом, мне почему-то очень трудно дышать..
– Все в порядке! – чей-то голос возвращет меня к действительности.– Довольно!.
Каталку везут тихими безлюдными коридорами, пока ко
Я киваю и оглядываюсь по сторонам. На освободившейся утром койке распластано мускулистое, судорожно вздрагивающее тело, соединенное тонкими проводами с металлическим ящиком. Стрелка прибора вычерчивает кривую на шуршащей бумажной ленте. Женщину начинает рвать. Тяжелый крест на ее груди влетает и падает при каждом рывке сильных плеч. Стрелка дергается и попискивает, а иногда даже скрипит.
– Снимите крест! Прибор портится, показания искажаются! – кричит заглянувший в палату врач.
Покрытое испариной женское лицо твердеет, широко раскрытые глаза сужаются будто в бритвенное лезвие, большие руки со вздувшимися жилами прижимают крест к груди.
– Снимите, вам говорят! – Врач протягивает руку, чтобы снять крест, но женщину рвет еще сильнее. – Тетя Даша! – зовет он нянечку и уходит.
Галя успокаивает, женщину, объясняя ей, что крест – это кусок металла, создающий свое магнитное поле. А магнитные поля, как известно, связаны с электрически током…
– Для кого ток, а для кого Бог, – невозмутимо отвечает больная, затихая на подушке.
Запыхавшаяся нянечка, боязливо перекрестившись, снимает с больной крест.
– Вот так, девки и бабы, замучалась я с вами, – приговаривает она, будто оправдываясь. – Я в иховой медицине не понимаю. Вам лежать-отдыхать, да врачей слушать, а тете Даше горшки носить, да блевотину убирать. Имейте совесть, ходячие, ухаживайте за лежачими! Начальство ходит, срамота с вами, замучили старуху.
Тетя Даша продолжает что-то объяснять, но голос ее доносится неразличимым жужжанием. Веки закрываются сами собой, и все вокруг становится тускло безразличным. Где-то на расплывчатом темном фоне кружатся лица в повязках…
Спать!… Спать, чтобы не сойти с ума. Спать, забыв обо всем на свете. Погрузиться в спасительное забытье, пока боль не обожжет своим адским огнем…
… Когда я открываю глаза, тетя Даша разносит завтрак. Значит, сегодня семнадцатое октября.
Утренний обход совершается со всей строгостью медицинского ритуала. Замечаю, что сегодня штатских врачей нет. Под халатами сплошь цвет хаки. Стандартные вопросы, беглый осмотр, назначение анализов. Никто не требует лекарств и не задает вопросов. Даже новенькая, с которой вчера сняли крест, не выказывает своего недоумения. Наверное, ей объяснили здешние порядки, пока я спала. Врачи подходят к ней.