Люби меня
Шрифт:
Только вот Соня все равно отталкивает. Деликатно, но настойчиво разрывает контакт.
– Ты пьян, Саш… Не надо так… Завтра пожалеешь…
Это бред. Я способен думать и анализировать. Дело вовсе не в алкоголе. Но она ведь не знает, что я думал об этом до того, как накачался. А я… Не могу выдавить из себя это признание, даже несмотря на страх потерь.
Мне сложно. Адски, мать вашу, сложно. За раз выше неба прыгнуть очень тяжело. Как бы я не хотел.
– Нужно в укрытие… – доносится до меня шепот Сони, и я отмечаю,
Жду, что она попрощается, и разрубленное нутро сворачивает как чертову пахлаву.
– Я не хочу уезжать.
Лично для меня это признание – очередной прыжок в бездну. Но я, блядь, прекрасно понимаю, что Соня вовсе не обязана его ценить.
– Ладно… – выдыхает она. Сжимает мою ладонь, я безотчетно отражаю этот импульс. Ведь когда мы это делаем, по моим венам несется сыворотка счастья, и похуй, как стремно это звучит. – Идем со мной, – предлагает абсолютно неожиданно. – Только машину закрой.
Я, мать вашу, так ошарашен, что пошевелиться не способен.
Богданова зовет меня к себе домой?
– Саша? – окликает она.
А потом, очевидно, решает, что я слишком пьян, чтобы ее понимать. Сама бежит к тачке и захлопывает оставленную мной дверь. Мне остается лишь достать из кармана ключ и заблокировать замки, не зацикливаясь на том, сколько воды успело попасть в салон. Нонсенс, как похрен.
– Идем скорее, – Соня вновь за руку меня берет.
Я, конечно, не сопротивляюсь. И дело не в потрясении. Хотя и в нем тоже. Мать вашу, я просто не могу уйти. Пусть думает, что я бухой, если это пропуск в ее дом. Похуй, как это жалко.
Поднимаемся и заходим в квартиру. Она прижимает палец к губам, показывая, чтобы я не шумел. Жестами велит снять обувь. Без слов подчиняюсь.
С выбивающим ребра сердцем шагаю за Соней в ее спальню.
– С нас капает… – замечает очевидное, пока я застываю, словно статуя. – Снимай скорее одежду. Я принесу полотенца.
Ни хрена не соображаю, за что это счастье свалилось мне на голову, но я же не идиот, чтобы отказываться. Едва Богданова выходит, стягиваю все. До боксеров, хотя они тоже влажные. Не хочу ее пугать. Лучше уж заработать воспаление простаты. Сколько там этой гребаной жизни осталось?
«Не пиздеть лишнего. Нет, не пиздеть ничего! Не лапать Соню. Вообще не лапать! Держать подальше свой член!» – идеальный план.
С остальным разберусь утром.
– Держи, – шепчет возвратившаяся Богданова, тыча в меня полотенцем. – Вытрись, скорее, пока не заболел... – колеблется, задерживая на мне взгляд. В полумраке он сверкает, словно короткий раскат молнии. – И ложись под одеяло, – краснея, опускает ресницы. – Нужно согреть тебя.
Не могу ничего поделать… У меня встает.
Сука… Главное, не поворачиваться боком.
Сердце так разгоняется, что на какое-то время оглушает, и я не сразу понимаю, что Соня говорит, прежде чем сгрести мою одежду и снова покинуть спальню. Откидываю розовое одеяло, словно делал это именно здесь тысячу раз. Забираюсь в постель и, прикрывая веки, застываю. Тону в ее запахе. Кажется, он пьянит сильнее алкоголя, который продолжает бурлить по венам какими-то нелепыми остатками. И вертолеты в голове от Сони.
Признаю, блядь. Признаю.
– Я погашу свет, окей? – раздается совсем рядом нежный голос, который ранит, будто выстрелы.
Не открывая глаз, слегка киваю. Это для нее. А для себя – я на полной, мать вашу, скорости в стену лечу.
Матрас на ее появление практически не реагирует. Я же… Судорожно вздыхаю.
– Тебе плохо?
Да, блядь, мне очень плохо. И очень хорошо.
В животе ноющая боль скапливается. Член распирает, словно ствол ружья, в который загнали слишком мощные патроны. В груди все и вовсе превращается в пульсирующее жаром месиво. Но я, блядь, скорее молча сдохну, чем позволю себе сделать что-то ради облегчения.
– Саша?
Сонина ладонь касается моей щеки так неожиданно, что я не успеваю заблокировать реакции. Вздрагиваю и сдавленно стону.
Она пододвигается еще ближе.
– Что такое? Ты был ледяной, а сейчас очень горячий…
Перехватываю тонкое запястье, отвожу подальше от себя и… Одновременно с этим движением поворачиваюсь на бок. Практически сталкиваемся телами. И все – по венам чистое безумие течет.
Именно оно заставляет меня прохрипеть:
– Он целовал тебя?
Клянусь, повторить вопрос или привести какие-либо уточнения я уже не способен. Хорошо, что Соня понимает, о ком речь.
– Нет… Не целовал… – отрывисто выдыхает, опаляя мне подбородок до таких пределов, что я чувствую покалывание глубоко под кожей. Где-то у кости. Их тоже плавит и ломает. – Я не решилась. Для меня важно, как и с кем это произойдет. Я слишком долго мечтала…
Захлебываюсь эмоциями, которые заставляют мои глаза слезиться. Сонины тоже блестят. Благо мне похуй, что это такое… Нет, мне не похуй. Я ведь с трудом перевожу дыхание. Все мое огромное тело перебирает дрожь, которая токовыми импульсами задерживается в пальцах – на руках и на ногах. Но как бы я ни хотел прикоснуться к Богдановой, я не могу этого сделать. Достаточно того, что я лежу, блядь, в ее кровати.
«Опомнись, баран…» – взываю сам к себе.
Но я ведь давно утратил лидерство в этом бою.
Сам своим ушам не верю, но выдаю следующий вопрос:
– Ты еще мечтаешь, чтобы тебя целовал я?
От всех своих чувств подыхаю. Но не могу не спросить об этом после того, как Соня пресекла мои жалкие попытки. Все ли дело только в том, что она посчитала меня слишком пьяным? Если есть еще какая-то причина… Мне точно не выплыть.
– Да… Мечтаю… – признается она.
И я с шумом тяну убийственную смесь кислорода с ее запахом.