Люби меня
Шрифт:
— Нет, — сказал Нокс. — Если ты не готова, я не стану отнимать это у тебя. Никто из нас не станет.
Дядю, похоже, это не волновало, и он нажал воспроизведение на диктофоне. Мой голос полился из маленького устройства.
— Я не могу этого сделать, — завопила я.
— Нет, ты можешь, Ши, — твердо сказал Логан.
— Пожалуйста, Логан, скажи мне, что это было не по-настоящему. Это не реально. Я сплю! Сплю! Мне нужна моя мама. Она мне нужна! Мамочка! — звучали мои причитания.
—
Крид схватил диктофон раньше Логана и выключил его.
Я не могла сидеть здесь и слушать это. Боль. Отчаяние. Голос сломленной девушки, которая потеряла всех, кого любила, чья жизнь была полностью разрушена. Даже если это была я, момент, запечатленный в моем прошлом, я не могла этого вынести. Как первое жжение после пореза. Боль уже никогда не будет такой мучительной, как тогда. Сидеть здесь и слушать это… это было похоже на нарушение. Та девушка не заслужила того ужасного момента, когда никакие мольбы и просьбы не могли изменить того, что произошло, и это транслировалось подобным образом. Я не заслужила этого. Может быть, когда-нибудь я дам ребятам послушать эту запись, но это было не сегодня.
Бросив взгляд на Логана, я приготовилась к тому, что мне предстояло сделать.
21. Той ночью
Я подъехала по длинной подъездной дорожке к своему дому и заглушила машину. Это был долгий, но веселый день. Мне стоило поблагодарить маму за ободряющую речь, которая побудила меня пойти сегодня после школы потусоваться у Лиз дома. А также за вторую ободряющую речь, которую она произнесла, когда Лиз предложила сходить в кино после ужина с ее родителями.
«Это будет один из последних разов, когда ты, возможно, увидишь ее, — сказала мне мама. — Не думай о нем. Скоро он станет лишь плохим воспоминанием».
Мы переезжали. Не то чтобы я знала, когда. Мы не собрали ни одной вещи. У меня было небольшое предчувствие, что мои родители ждали летних каникул в школе через несколько дней, и, как и в случае с нашей поездкой в Техас к Логану, они собирались разбудить нас глубокой ночью и сказать, что пора ехать. У меня в расположении было не так много информации, только то, что вчера я видела, как папа спускал все наши чемоданы с чердака. Затем я подслушала его разговор по работе сегодня утром перед школой. Он упомянул, что его последний день в фирме будет последним днем в школе для меня и Шейлы. Моя мама уже продала свой ресторан в рекордные сроки старому другу из кулинарной школы.
Я взяла за правило ничего из этого не рассказывать своей сестре. Она была не в восторге от нашего отъезда, и если бы узнала, что мы мало что возьмем с собой, когда будем уезжать, закатила бы истерику. Шейла была очень материалистичной. Я, с другой стороны, могла оставить все позади. Я жаждала быть анонимной в далеком месте. Я не хотела, чтобы каждый раз, когда я входила в класс, головы поворачивались в мою сторону. Не хотела, чтобы меня называли близняшкой Макконнелл, которую чуть не изнасиловал один из старых учителей английского. Я хотела начать все сначала — изменить свою жизнь.
Заперев машину,
— Я дома, — сообщила я, входя. Меня не удивило, что ничего не послышалось в ответ. Наш дом был очень большим, и голоса заглушались. Что меня удивило, когда я закрыла за собой дверь, так это то, что весь свет был выключен и было тихо. Слишком тихо.
— Мама! Папа! — крикнула я в темный дом. Ответа не последовало, и волосы у меня на затылке встали дыбом.
На мгновение я засомневалась, есть ли кто-нибудь дома, но потом заметила свет, мерцающий в гостиной слева от фойе. Телевизор был включен, но звук — выключен. Когда я шагнула в гостиную, деревянный пол скрипнул под моей ногой, а в нос ударил медный запах. В слабом свете телевизора показался лежащий на диване отец. Я открыла рот, чтобы снова позвать его, когда увидела тень на его груди. Не тень, а пятно на его белой рубашке.
Я подошла к лампе рядом с одним из диванов. При этом носок моего ботинка зацепился за большой ковер. Включила лампу, и крик вырвался у меня из горла. Мне пришлось зажать рот рукой, чтобы не дать ему вырваться наружу. Не в силах моргнуть, не в силах отвести взгляд, слезы наполнили мои глаза, когда я впитала вид крови. Так много крови.
Его рука свисала с края дивана, глаза были открыты и безучастно смотрели на телевизор. Все мое тело содрогнулось от ужаса, когда я опустила взгляд ниже. Его живот был вспорот, внутренности вытащены наружу.
Я не хотела верить в то, что вижу.
Это не реально. С этой мыслью я отступила назад. С каждым шагом мне все труднее было убедить себя, что то, чему я стала свидетелем, неправда, пока кто-то не схватил меня за плечо.
Крик, который я сдерживала, вырвался наружу, пронзив тишину дома.
Другая рука зажала мне рот. — Это я, — произнес голос, похожий на мой.
Шейла.
Я повернулась к ней лицом. По ее щекам текли слезы, а в глазах было столько страха. — Нам нужно уходить, — прошептала она. — Он в доме.
Он.
Ей не нужно было говорить мне, кто он.
Так много вопросов заполнило мою голову.
Почему?
Как?
Где была мама?
Была ли она мертва?
Я не задавала их. Страх и твердость в голосе близняшки не позволили мне. Я судорожно кивнула, и она схватила меня за руку.
Когда мы сделали шаг, чтобы уйти, с другой стороны дома раздался грохот, за которым последовал крик нашей матери. Это вызвало волну дрожащего ужаса, пробежавшую по каждой косточке моего тела. Шейла крепче сжала мою руку, пока мы слушали, как звук бега по паркетному полу эхом разносится по дому. Звук становился все ближе и ближе.
Сестра подтолкнула меня назад, дальше в гостиную, мимо тела нашего отца. Затем она потянула меня на пол за диваном, на котором он лежал мертвый. Не прошло и секунды, как деревянный пол заскрипел под чьими-то ногами, и комнату наполнило тяжелое дыхание.
Пол скрипнул снова.
Мы с Шейлой вздрогнули, когда наша мама издала полный боли вопль, за которым последовали звуки борьбы.
Лампа, которую я включила, была опрокинута, но не разбилась. Она вскрикнула, прежде чем пол завибрировал от глухого удара.