Любимая девушка знахаря
Шрифт:
– Конечно, интересует, – оживилась Алёна. – Во-первых, откуда ты знаешь про подполянника. А во-вторых, когда ты догадался, что это я кикимору изображаю. По голосу узнал? Или сначала думал, что и правда кикимора? И только когда меня тут увидел, связал концы с концами?
– Видел дур, но такой – никогда! – злобно зашипел Понтий. – Действительно так охота языком чесать? Забыла, где находишься? Забыла, что тебя в любую минуту раздавить может, как муху? И меня, кстати, заодно. Черт, надо бы тебя тут бросить и спасаться самому, а я время трачу, твои глупости выслушиваю! Лучше бы попросила меня помочь тебе от крюка отцепиться, который твои штаны захватил. И где ты только этот немыслимый комбинезон взяла?
– В подвале у Феича, – призналась Алёна. – А насчет от крюка... Неужели ты можешь меня отцепить, но просто хочешь, чтобы я тебя просила, унижалась перед тобой?
– Ты вообще не знаю чего заслуживаешь за те фокусы, которые со мной проделывала! – скрежетнул зубами Понтий. – Но успокойся, я человек незлопамятный. Не нужны мне твои просьбы, а тем более унижения. Я так сказал для того, чтобы ты осознала, в каком положении находишься.
– Я осознала, – вздохнула Алёна. – И еще как осознала! Но если я буду об этом думать, то с ума от страха сойду, понимаешь? Рехнусь и начну визжать. Тебе оно нужно?
– Само собой, нет, – буркнул Понтий. – Ладно, хватит пререкаться, нашли, о чем говорить, а главное, место на редкость удачное выбрали. Лежи тихо, а я попытаюсь понять, как тебя из-под завала высвободить.
– Работаем по живым, – пробормотала Алёна.
– Что? – удивился Понтий.
– Я когда-то довольно близко была знакома с ребятами из МЧС, и они рассказывали: когда разбирают завал, под которым могут быть люди, стараются двигаться и действовать особенно осторожно. Это у них называется – работать по живым [25] .
25
Читайте подробнее в романе Елены Арсеньевой «Твой враг во тьме», издательство «Эксмо».
– Ага, давай так, – согласился Понтий. – Лежи тихо, сейчас буду тебя ощупывать. Но ты не подумай чего, кикимора...
Алёна сочла за благо промолчать.
Понтий лежал рядом на боку и осторожно водил руками то по спине Алёны, то над ней. Потом протиснулся глубже под завал и оказался совсем вплотную к ней. Дыхание его было напряженным, сдержанным.
«Интересно, а колечко свое он из носу вытащил?» – хотела спросить писательница, но удержалась, потому что выдумать в данной ситуации более дурацкий вопрос было бы невозможно, даже если очень постараться.
Что рассказала бы Маруся Павлова, если бы захотела
Тимка вынырнул из-под корней, однако, к великому изумлению и разочарованию Маруси, руки его были пусты.
– Иди сюда! – крикнул он, глядя на Вассиана. – Иди, доставай, ну!
Вассиан с трудом поднялся – нелепый и в то же время пугающий в своей жалкой, грязной наготе – и побрел к Тимке. Влез в яму, потом сунулся под корни и скоро показался из-под них, держа перед собой серый мешочек, лишь слегка перепачканный землей.
– Не соврал, – возбужденно проговорил Тимка. – Не соврал, надо же! А что там еще белеет такое, в дупле? Лезь, доставай!
Вассиан с мученическим выражением сунулся под пень и появился вновь, держа обернутый в клеенку сверточек. Развернул, повинуясь знаку Тимки, – и все увидели тетрадь в кожаной мягкой обложке, с металлической потемневшей застежкой.
– Вот те на... – протянул Тимка. – Ну и ну! Писатель, глянь на него! Ты что ж, и тут свои вымыслы записывал?
Он щелкнул застежкой, тетрадка распахнулась, и Тимка прочитал неуверенно, по складам: «Тати рассказывала Софрону про род белого тигра, который некогда владел здесь всеми землями, про то, что каждый человек рано или поздно вернется на землю своих предков, только неведомо, произойдет это при жизни или после смерти, а еще про то, что где-то далеко лежит какая-то Золотая падь, побывав в которой каждый узнает о себе самое главное, суть натуры своей изведает».
– Хм... Так ты что, историю Софрона записал? – задумчиво произнес Тимка. – Молодец, Вассиан, хорошо сделал. Тетрадку мы с собой возьмем, на досуге почитаем. А пока открывай мешок, сыпь сюда все, что там есть...
Он отбросил тетрадку, стащил с себя пропотевшую рубаху и разложил на земле.
Вассиан, всхлипывая и постанывая, опрокинул над ней мешочек – и у Маруси забилось сердце при виде изрядной кучки золотых комочков.
Некоторое время все молчали, словно онемев, и даже Вассиан не стонал, только дышал надсадно.
– Да... – протянул Митюха. – Вот, значит, какое оно, золото!
– Фунта четыре будет, – веско проговорил Тимка. – Дядька Софрон упоминал о пяти. Как раз фунтишко примерно Вассиан из земли нарыл, рассыпанное. Это, значит, остальное. Наш фарт, наш фарт золотой... Эх, – покачал вдруг головой, – жаль, не дожил дядька Софрон! Каково было бы ему полюбоваться на такую красоту! Смотрите, как солнце в самородах горит, играет в родимых!
Собственно, призывы были излишни: никто и так не мог глаз отвести от мягкого свечения золота – ни Митюха, ни Маруся. Только Вассиан понуро смотрел в сторону.
Вдруг среди золотых кусочков что-то просверкнуло блеском иным, не мягко мерцающим, а острым, режущим.
– Пошевели-ка... – приказал Тимка, и Вассиан покорно ткнул в кучку грязным пальцем.
Самородки развалились в стороны, открыв тяжелую печатку с небольшим, но чистым, яростно сверкающим камнем.
– Алмаз! – восторженно воскликнул Тимка. – Перстень инженера Стрекалова!
– Тот самый, что Софрон и Максим с его руки сняли? – спросил Митюха.
– Выходит, тот. Какому тут еще быть? – кивнул Тимка, и оба приятеля понимающе переглянулись.
А вот Маруся ничего не понимала и хотела спросить, кто снял алмаз, с какого офицера, однако та судорога, которая свела ее рот и губы, судорога потрясения, так и не разошлась. Девушка снова подумала, что представляла себе золото иначе. Ей казалось, что здесь будут слитки, уже аккуратные, сформованные, но в том-то и состоял самый сильный смысл варнацкого клада, именно потому он производил такое поразительное впечатление, что это были просто бесформенные куски драгоценного металла, рожденные и неохотно отданные землей, – добытые человеком для усиления своего могущества и власти. И теперь Маруся чувствовала, что знак человеческого могущества мог выглядеть только так, и никак иначе.