Любимая девушка знахаря
Шрифт:
В ту минуту Митюха вздернул свой обрез чуть выше – и выпалил в Тимку.
– Слушай, – заговорил наконец Понтий, – на самом деле все не так плохо. Тебя крюк подцепил только за штаны как раз над поясницей. Если ты сможешь из них потихоньку вылезти – только очень осторожно! – есть шанс высвободиться и не тронуть завал. Дотянуться туда и попытаться крюк отцепить я не могу, мне не протиснуться. Да и боюсь что-нибудь неосторожно задеть, нас тогда похоронит.
– Штаны я снять не могу, – сообщила грустно Алёна.
– Почему? – зло спросил Понтий. – Что, такая стыдливая?! После того, как ты видела меня во всех подробностях, будет только справедливо, если ты снимешь передо мной штаны.
– Во-первых, никаких особых подробностей, кроме твоих фосфоресцирующих трусов, я не видела, – уточнила Алёна. – Кое о чем можно было догадаться, основываясь на моем богатом жизненном опыте, но не более того. А во-вторых, дело не в моей стыдливости. Я не могу снять штаны, потому что на мне – комбинезон.
– Ёлы-палы... – пробормотал ошарашенно Понтий. – Ситуация осложняется. Но делать нечего, будем снимать комбинезон. А на ногах у тебя что?
– Сапожки, – доложила Алёна. – Это имеет значение?
– Имеет значение только одно: пролезут ли твои сапожки в штанины комбинезона, – хмыкнул Понтий. – Понятно?
– Понятно. Но должны пролезть. Комбинезон размера примерно 60-го, а у меня 46-й, – не могла упустить случая похвастаться своими достижениями Алёна. – И я его надевала прямо через сапоги. Не разуваясь. Так что, думаю, если они влезли, то как-нибудь и вылезут.
– Может быть, – рассеянно промолвил Понтий. – Очень может быть, что и вылезут... Слушай, только я не пойму: если ты надевала комбинезон на сапоги, значит, он у тебя еще на какую-то одежду натянут?
– Ну да, – недоумевающее произнесла Алёна. – На джинсы и свитер. А как же иначе? Я бы тут насмерть замерзла, если бы на голое тело... А что, это тоже имеет значение?
– Никакого! – внезапно разозлился Понтий. – Никакого, кроме того, что я не знаю, зацепился крюк только за комбинезон или за джинсы тоже! Так что, не исключено, заодно и из них придется вылезать.
– Из джинсов вылезти не получится, – грустно сказала Алёна. – Под ними еще колготки, так что они в облипочку сидят. И вообще узкие, особенно внизу, через них сапоги точно не пролезут.
– Ладно, – заговорил Понтий после некоторого раздумья, – оставайся в джинсах. Может, крюк их и не зацепил, я не знаю точно. Ну, поехали...
И они поехали. Кто пытался, лежа плашмя в подземном лазе – тесном, даже не как крысиная, а как тараканья нора, – да еще ежесекундно рискуя обрушить на себя тонну дерева и железа, вылезти из комбинезона, тот поймет ощущения писательницы Алёны Дмитриевой. Тому, кто ничего подобного не испытывал, объяснять нет смысла – все равно ситуация останется непостижимой. Тратить слов даже не стоит, можно только одно сказать: комбинезон Феича, казавшийся Алёне шестьдесятпоследнего размера, очевидно, обладал свойствами шагреневой кожи, и иногда ей мерещилось, что он сделался номера этак 36-го. Да еще какая-то гадость беспрестанно вдавливалась ей в живот так больно, что она порою вообще не могла дышать. Но понять, что это, Алёна была просто не в силах. Да и не до того ей было! В те минуты, казалось, вся жизнь ее сосредоточилась на судорожных телодвижениях и коротких командах Понтия:
– Медленней... быстрей... осторожней! Лежи тихо, помогу... просунь сюда руку... Черт, осторожней, говорят! Поелозь немножко на животе... Продвигайся, продвигайся! Так... еще...
Конечно, самым трудным оказалось вытащить из штанин комбинезона ноги в сапогах. То, что Алёна за то время похудела на пару-тройку килограммов, совершенно точно, даже удивляться не стоит. Видимо, и ноги ее, и натянутые на них сапоги уменьшили свой размер, потому что в конце концов выскользнули из штанин. Однако Алёна все еще продолжала рефлекторно елозить и высвобождаться, пока ее не остановил голос Понтия:
– Все, вылезла! Теперь давай в темпе ходу отсюда. Слышишь? Опасаюсь, что мы расшатали-таки завал. Рухнуть может каждое мгновение. Давай вперед! Вперед!
Но Алёна от внезапно навалившегося облегчения просто двинуться с места не могла. Лежала, уткнувшись лицом в землю, начав возносить молитвы всем известным ей богам и святым, как христианским, так и языческим, русским, античным и разным прочим, всех времен и народов, включая и древних айнов. Поскольку героиня наша была в данной области весьма подкована, то ее мысленные благодарности заняли бы изрядное количество времени, но она не дошла еще и до середины славянского пантеона, как стала постепенно приходить в себя и обретать силы поддаться уговорам Понтия двигаться-таки дальше. Мысленно попросив прощения у всех прочих небесных, земных, подземных, водяных, подводных, а также огненных и каменных духов, она заставила себя последовать за Понтием, как вдруг, по совершенно непонятной причине, повернула назад голову.
Ну вот есть, есть у человека такая потребность – оглянуться! Ни к чему хорошему это обычно не приводит, как гласит история про Орфея и Эвридику. Да и русские сказки обильно уснащены советами идти вперед и назад не оглядываться... А вот Алена оглянулась. Ей хотелось проводить прощальным взором то место, которое едва не стало местом ее последнего упокоения. Конечно, даже ее глазам, порядочно свыкшимся-таки с темнотой, было довольно сложно разглядеть что-то, кроме общих очертаний, однако Алёна вспомнила про свои часы. У них имелась ночная подсветка, которую можно было включить, нажав на маленькую кнопочку слева сверху от циферблата. В обычных обстоятельствах нашей интеллектуально продвинутой и почти энциклопедически образованной писательнице требовалось некоторое время, чтобы эту кнопку обнаружить, однако сейчас, как и всегда в ситуации острострессовой, разум ее обострился, и нужная кнопочка нашлась практически мгновенно. Алёна вытянула руку назад и принялась вглядываться в своды, так долго грозившие ей смертью.
Конечно, часы светили не так, как электрический фонарь Феича, безвременно погасший, однако светили-таки... И даже их блеклого, рассеянного, призрачного света достало Алёне, чтобы понять: никакого нагромождения балок, никакого завала, подобного тому, под которым погиб – с помощью Маруськи или без – легендарный Тимофей, нет и в помине.
Из записок Вассиана Хмурова
Что рассказал дядька Софрон
Здесь рассказ Софрона пошел вовсе сбивчивым и торопливым. Ему и по происшествии двух десятков лет было невмоготу говорить о том, что он услышал: как двое самых близких ему людей обсуждали его участь. Максим умолял Тати уехать как можно скорей – боялся, что его ребенок родится в лесу, а Тати успокаивала, говорила, что она и сама родилась в лесу, и дитя было зачато ими в лесу, а значит, не стоит опасаться...
«Софрон стоял, неподвижными глазами глядя в бревенчатую, кое-как проконопаченную стену зимовья, а видел берег Амура, скрытый за кустами тальника, и слепящую, золоченую лучами солнца гладь воды, и Тати, стоявшую на коленях перед Максимом, который брил ей лоб. А потом они ушли куда-то в заросли, пропали из глаз Софрона. Да, наверное, именно тогда и был зачат ребенок. Конечно, даже удивительно, что Софрон не догадался раньше. Ведь за год жизни с ним Тати не забеременела, а тут вдруг... Нет, не вдруг это произошло, не вдруг – а когда она отдалась Максиму.