Любимая учительница

Зайцева Мария

Я только руками развела. Юркину прабабушку остановить невозможно. Это ураган, стихия. Ей можно только поддаться.

— Я не могу, я скоро обратно в город.

— Да, жаль, что так ненадолго… Но хорошо, что не забываешь старушку. Но кто же приедет за тобой? Юрик-то в Лондоне еще. Мальчик Дзагоевых? Или его друг? Или оба?

Я, как сидела на пуфике, так чуть на пол и не свалилась.

— Что такое, милочка? Что с глазками? Неужели ты думала, что у внука есть секреты от его старой бабушки?

Ну Юрик… Приедь только…

— Яааа…

— Милая

моя, здесь совершенно не стоит стесняться и переживать!

— Яааа…

— Эх, молодость, молодость… Скрываетесь, конечно же? Прячешь своих мужчин? Как и Катюша этого своего чернявого мачо?

— Ааааа…

— Пошли, пока чай попьем. Мне Сергей Павлович чудесный улун привез. Вот знаю, что химия, а все равно люблю…

Я минуту посидела в оторопи, глядя на закрывшуюся за Маргаритой Васильевной дверь, потом приложила ладошки к красным щекам.

Позор. Вот это позор. Всем позорам позор!

Ну, Юрка! Вернись только, гад гадский! Находка для шпиона! Хотя, Маргарита Васильевна — тот еще инквизитор.

Ладно, надо идти сдаваться.

— Вот одного не пойму, Танечка, как так получилось с Дзагоевым-то? Там же, насколько я в курсе, жесткая договоренность была на брак? Деды решали еще все. Как это мальчик умудрился против пойти? У них такого не бывает.

— Я не знаю, Маргарита Васильевна, — я отпила чай, посмотрела в окно, избегая испытующего взгляда старушки, — Давиду тяжело очень. Отец с ним не общается, из семейного бизнеса вывел. Квартира, оказывается, тоже была на семье, и счета в банках. Сейчас ничего у него нет, кроме машины. Я не хотела так. Уговаривала, чтоб отказался.

Тут я вспомнила, какой грандиозный скандал закатил мне невозмутимый обычно Давид. И как наказал потом. Не так, как обычно. А совсем даже наоборот. Отлучением от тела на неделю. Я за эту неделю на стену чуть не залезла. И уже собиралась подкарауливать и применять насилие. Потому что Глеб, из солидарности с другом, тоже мимокрокодил. Гады такие! Ну ничего, я потом на них отыгралась…

Воспоминания о том, как я сладко отыгрывалась, вызвали улыбку.

Вообще, у нас все было невозможно хорошо, на самом деле. Жили мы все в квартире Глеба. Давид зарабатывал в местном спортивном клубе, вел греко-римскую борьбу у детей. К нему со всего города возили мальчишек. Глеб трудился в фирме отца. Так что на жизнь хватало. На соревнования ездили втроем. Парни ни в какую не хотели оставлять меня одну в городе. А я не хотела оставаться без них.

Конечно, Давиду было очень тяжело без поддержки семьи, это важно, очень важно для него всегда было, я даже не представляла, насколько. И Глеб не представлял. Его семья им особо не интересовалась, выпинув в восемнадцать лет за порог дома в свою двушку и дав небольшой стартовый капитал. И обеспечив после окончания учебы местом в компании отца. Не руководящим. Поэтому с ним было проще. Его родня даже и не знала наших особенных отношений.

А вот Давид переживал. С ним резко оборвали все контакты, вывели из бизнеса, лишили поддержки. И это только потому, что отказался жениться и нашел себе русскую девушку!

И это они еще всей правды не знали! И не дай Бог, узнают! Не дай Бог!

Давид не подавал вида. Но, конечно, скучал и очень переживал.

Я чувствовала свою вину. Понимала, что это все из-за меня. Что я стала, пусть и невольно, причиной его внезапного одиночества. Отлучения от семьи. Лишения привычной поддержки.

Но больше не отговаривала. В конце концов, он взрослый мужчина, сам должен принимать решение.

Мы съехались сразу после выпуска парней в конце мая. Наплевав на все. И на всех. На шепотки, соседей, знакомых и друзей.

И были счастливы, несмотря ни на что.

По крайней мере Юрик, уматывая к своей очередной любви, профессору английской литературы, преподающему в Гарварде, с которым на предновогоднем семинаре в Лондоне познакомился, напутствовал меня вполне однозначно:

— Не переживай, Танюх. У тебя такие мужики, что любые длинные языки вырвут с корнем. Наконец-то я за тебя спокоен.

Я тоже была спокойна, несмотря ни на что.

Маргарита Васильевна все говорила и говорила, а потом вдруг замолчала, положила руку на мою ладонь.

— Танечка, тебе не нужно ничего стесняться. Поверь старой бабке. Если ты чувствуешь, что это твое, что это то, что тебе надо, бери. И не раздумывай. Чтоб потом не вспоминать и не жалеть о несделанном.

— Но ведь люди…

— Люди — те еще сволочи, они всегда будут завидовать чужому счастью. Не надо смотреть на людей. Надо смотреть на себя. И своих близких, действительно близких.

Тут зазвонил телефон, оповещая об смс.

Маргарита Васильевна улыбнулась, поднялась, передавая мне пакет с платьями для меня и Катюши.

— Иди. Твои рыцари уже приехали. И Катеньке скажи, чтоб заезжала, по-простому. Нравится она мне. И пусть мачо своего горячего не прячет больше, а то в прошлый раз напугал Веру Степановну, сидел в зарослях малины, девочку свою выглядывал. Так Вера Степановна на него Мишеньку спустила.

Я вспомнила Мишеньку — серьезного такого ротвейлера, в самом расцвете собачьих сил, и даже немного пожалела поганца Алиева, добившегося-таки путем долгой осады внимания моей студентки. И даже на занятия стал ходить, хитрый черт!

Телефон зазвонил еще раз.

— Нетерпеливые такие, — подмигнула Маргарита Васильевна. — Ничего, мужчине подождать полезно. Пока, голубушка.

Я вышла из дома и увидела джип Давида, как всегда, нагло раскорячившийся открытыми дверями на половину дачного проезда.

Гремела музыка, Глеб, ошиваясь возле машины, весело попинывал дорожную пыль. Увидев меня, тут же пошел навстречу:

— Ну наконец-то! Сколько тебя ждать?

— Ничего, мужчинам полезно ожидание, — повторила я мудрость Маргариты Васильевны.