Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС
Шрифт:
На одно время эта часть приняла даже сотню соотечественников, работавших на заводах рейха, которых одел в полевую форму и послал нам один полоумный партийный функционер, не спросив даже их мнения.
Мы были легионом волонтеров, добровольцев. Я бы ни за какую цену не хотел бы послать в бой, ни даже поставить под ружье в униформе добрых славных парней, не разделявших наших идей и не пришедших к нам по доброй воле. Я произнес им небольшую речь и сказал, что они свободны, дал им паек на три дня и несколько сигарет. Один из моих офицеров привел их в тыл, снабдив документами о демобилизации.
Немного
Потихоньку, но всеми средствами я освобождался от мертвых грузов, стараясь ограничить размеры финальной бойни.
Я дрожал при мысли о том, что ожидало добрую тысячу уцелевших бойцов дивизии, остававшихся со мной готовыми к бою на правом берегу Одера. Мы были на крайнем выступе Восточного фронта и могли за два дня отчаянных боев быть смяты или окружены Советами.
С другой стороны, за нашей спиной все быстрее продвигались американцы и англичане. Немецкое командование нашего сектора рассматривало их продвижение довольно доброжелательно, находя его даже слишком медленным! Иллюзии по-прежнему удивляли, многие немецкие генералы с трогательным добродушием воображали, что англо-американцы с часу на час вступят в войну против СССР! По прибытии союзников к Одеру все, мол, уладится чудесным образом, без сомнения!
Во всяком случае, Верховное командование не принимало никаких мер по обороне от них. Генерал Штайнер говорил даже о том, чтобы поставить в наших тылах лицом на запад большие щиты с доброжелательными надписями.
Я не был так спокоен, как немецкие офицеры. Воспользовавшись временным затишьем на нашем участке, я отправился в Берлин, чтобы расспросить министра иностранных дел фон Риббентропа и чтобы он через нейтральную страну или через Красный Крест уточнил участь, уготованную англо-американцами для наших волонтеров в случае, если мы попадем к ним в руки.
Через неделю на свой КП я получил официальный ответ. Он был ясным: в случае захвата в плен англичанами или американцами наши солдаты будут рассматриваться как военнопленные. Так должно было быть и в отношении власовцев и всех европейских волонтеров на Восточном фронте.
Это было естественно, правильно. Эта новость ободрила наших парней, поэтому в день краха некоторые из них по доброй воле доверились законности военного командования англо-американцев. Увы, к ним отнеслись не как к солдатам. Эти герои русского фронта, некоторые из которых были один или несколько раз ранены, были отданы ужасной политической полиции Бельгии, брошены в концлагеря, в застенки, преданы поруганию, как обыкновенные международные преступники. Сотни из них были приговорены чрезвычайными судами, отличавшимися бесноватым формализмом, к смерти, многие тысячи – к десяткам лет тюрьмы.
Они были великолепными солдатами, они были только солдатами. Почти у всех были боевые награды, завоеванные в славе и боли. Они сражались
Накануне последнего наступления Советов наш легион получил двойную задачу. Наш первый батальон из шестисот пятидесяти солдат, временно выведенный из моего подчинения, был выдвинут на шесть километров к западу от остатков моста через автостраду близ Одера. Он занимал одну деревню. В случае необходимости он придет на помощь второму полку немецкой полиции, занимавшему высоты на левом берегу.
Мне было поручено командование второй линией обороны в пятнадцати километрах к западу от Одера. Эта линия на четыре лье проходила над широкой болотистой низменностью.
Чтобы занять эту линию, я располагал всего-навсего моим вторым пехотным батальоном и одним полком фламандских волонтеров, отделенным от дивизии и переданным под мое командование.
К середине апреля русские перешли в последнее наступление. Наш северный сектор от Штеттина до Гогенцоллерна еще несколько дней оставался в странном затишье, но Саксония была захвачена, и разрыв перед Берлином сокращался.
На армейских картах у генерала Штайнера я видел устремленные к столице рейха советские стрелы. Если заслон прорвут – а он был практически прорван – то как помешать тысячам советских танков войти в Берлин?
Вечером 19 апреля генерал Штайнер показал мне масштабы трагедии: танки красных почти дошли до Ринга, знаменитой окружной автострады Берлина.
Некоторое количество наших парней были с поручениями в Берлине. Даже накануне окружения они с необычайным хладнокровием еще публиковали нашу ежедневную газету на французском языке L’Avenir («Будущее»).
Я прыгнул в машину, чтобы оповестить их о серьезной опасности. Берлин был в полутора часах езды от моего КП. В девять часов вечера, проезжая вдоль жалких колонн беженцев, бежавшим по всем направлениям, я въехал в старую прусскую метрополию.
Отель «Адлон» еще работал, несмотря на бомбежки и снаряды, падавшие теперь посреди улицы. В блестяще освещенном ресторане официанты в смокингах, метрдотели в костюмах-тройках торжественно и невозмутимо продолжали обслуживание, подавая куски изысканных фирменных блюд на больших серебряных подносах былых пышных времен. Все оставалось размеренным, изысканным, без нервного слова, без малейшего признака спешки. Несомненно, что завтра или послезавтра здание будет в огне или же приземистые монголы появятся в позолоченном холле. Но бонтон оставался бонтоном.
Это было красиво. Костюмы, самообладание, чувство дисциплины немецкого народа, вплоть до самых незначительных деталей и до последней минуты, останутся благородным человеческим воспоминанием для всех тех, кто жил в последние дни Третьего рейха.
В этом Берлине невозможно было отыскать ни малейшего признака паники. Однако кто еще мог сомневаться в исходе битвы? Оборонительные укрепления пригородов были смехотворными. Пехотные части – минимального численного состава. Танков была минимальное количество.