Любимец женщин
Шрифт:
Не могу же я уехать в Америку и бросить Мориса на произвол судьбы. И что будет с этим французом, если мы все внезапно снимемся с места? Я задала этот вопрос доктору Кирби, несмотря на его явно выраженное желание ничего не слышать и не видеть. Как-никак француз вверен нашим заботам, и разве не наш долг взять его с собой?
– Французы репатриируются в Индокитай. Если его и следует куда-то отправлять, то только в Сайгон.
А потом, увидев, что я опустила голову и чуть не плачу, вспылил и заорал, в гневе сметая со стола бумаги:
– Черт вас подери! Я хоть
В тот же вечер в «Карлейле» я составила подробный план, как переправить Мориса в Америку. Шрамы у него на груди не очень-то походили на следы ранений, но ничего, кто их там будет рассматривать? Фамилия его будет Маккина, как у меня, имя – Джереми, так что любой мой документ, где стоит только начальная буква моего имени, вполне подойдет. Вот он и станет бравым американским санитаром, получившим ранение во время отступления японцев. Я могу даже наложить ему на левую ногу гипс и поставить не нем тысячу подписей и пожеланий, какие ставят обычно товарищи по госпиталю.
– Ничто и никогда не происходит как задумано! – твердил Морис. – Оставь мою ногу в покое. Я пока не научился бегать на одной.
ТОЛЕДО (8)
Пришли за ним в середине сентября, в воскресенье.
В этот день он пожелал, чтобы я, несмотря на жару, нарядилась в полную летнюю форму американского морского флота. Я стала наряжаться и думаю, что все поймут меня правильно. Принесла в палатку мешок с барахлом и стала одеваться. Пока одевалась, он стоял ко мне спиной. Больше года я обходилась без нейлоновых чулок, резинок, пояса, без этой нашей идиотской пилотки, а теперь, не пожалев себя, напялила даже галстук.
Налюбовавшись, нацеловавшись, ощупав, обласкав, измяв, освободив от белого кителя и малейшего самолюбия, он пожелал меня стоящей в туфлях и нагнувшейся к столику из тикового дерева, который в этот день неожиданно оказался заставлен лекарствами, и пузырьки зазвенели в такт моим вздохам. Я закрыла глаза и уже была на пороге райского блаженства, как вдруг Морис резко прервал наше занятие. Ах, как это было бесчеловечно, и я уже взмолилась о продолжении, но он зажал мне рукою рот. Тогда и я услыхала то, что слышал он: к нашей палатке на полном газу мчался автомобиль.
Не знаю уж как, но я мгновенно одернула юбку и была уже у двери, когда раздался скрежет тормозов и машина остановилась. Прежде чем выйти навстречу прибывшим, я кое-как застегнула рубашку.
Перед палаткой стоял «джип» с лотарингским крестом на флажке. Из него спрыгнул на землю здоровенный французский полковник. С ним были еще двое, водитель и капрал, все трое в полевой форме.
Полковник бросил каску на сиденье и направился ко мне. Он был седой, с грубыми чертами лица. Осанкой он походил бы на Джона Уэйна, если бы Джон Уэйн мог уродиться злым. По его взгляду я поняла: от него не ускользнуло, что я занималась совсем не служебными делами. И немудрено: щеки мои пылали, волосы растрепались, галстук сбился на сторону.
– Полковник Котиньяк, – представился француз.
Голос у него был грубый – такой же грубый, как и его вторжение в частную жизнь людей.
– Простите, господин полковник. Я на секунду задремала.
Резким движением он прихлопнул на щеке комара. Мое времяпрепровождение занимало его не больше, чем жизнь бедной букашки.
– Я уполномочен арестовать человека, находящегося в этой палатке.
– Арестовать? Это невозможно, полковник! – воскликнула я.
И, не помня себя от страха, раскинула руки, преграждая ему путь. К счастью, дверь из полотна и пластика захлопнулась за моей спиной, так что я продолжала уже более близким к уставному тоном:
– Абсолютно невозможно, господин полковник. Больной в коматозном состоянии.
– Ну и что?
Он отстранил мою руку, упорно желая войти. Я заслонила собой проход, не уступая.
– Полковник! Прошу вас, дайте ему хоть умереть спокойно! Мы уже отчаялись его спасти. Он тает с каждым днем.
Я опять возвысила голос, но на этот раз для того, чтобы Морис меня слышал. Двое остальных тоже вылезли из «джипа» и теперь стояли чуть поодаль. Вид у них был глуповатый.
– Я хочу на него посмотреть, – спокойно ответил полковник, – посторонитесь, мисс. Это приказ!
– Я подчиняюсь приказам только главного врача Кирби. Пошлите за ним!
Он бесцеремонно оттолкнул меня и вошел.
Простыня доходила Морису до подбородка. Он лежал, неподвижно вытянувшись на кровати, под москитником. При взгляде на его лицо с закрытыми глазами становилось ясно: человек этот давно уже соборовался и причастился. Дыхание его напоминало предсмертный хрип. Над головой висела капельница, конец трубки исчезал под простыней. Я опять преградила полковнику путь:
– Теперь вы все видите сами, безжалостный вы человек! Немедленно уходите, прошу вас.
Время шло, а он все смотрел на умирающего, и я видела, как его ненависть сменилась злорадством. Наконец он развернулся и вышел вон. Я последовала за ним, поспешно закрыв дверь.
Полковник прихлопнул еще одного несчастного комара и проговорил глухо, не глядя в мою сторону, как бы про себя:
– Чудовище! Наконец-то он мне попался! Я преодолел тысячи километров, потратил пять лет своей жизни на то, чтобы его разыскать. Я, присягавший маршалу Петену, из-за него даже стал голлистом! Но теперь он от меня не уйдет!
Взглянув на меня, он прибавил:
– Мы приедем за ним завтра на рассвете. Даже если его придется нести к стенке в бессознательном состоянии, я все равно прикажу стрелять!
Он подошел к «джипу». У меня от ужаса подкашивались ноги, лицо закрывали распустившиеся волосы. Я спросила:
– Ну почему? Почему вы так ожесточились, господин полковник?
Он подал знак своим спутникам занять места в машине и ответил мне тихим, хриплым от ярости голосом:
– Хотите знать почему? Во Франции этот негодяй в праздник изнасиловал и убил юную девушку!