Любимое уравнение профессора
Шрифт:
— У каждой формулы, у каждой цифры свои смысл и ценность. Разве тебе не жалко разбрасывать их где попало?
Слушая их, я обычно сидела в углу на кровати и латала какую-нибудь одежду. Или гладила профессорские сорочки, или оттирала пятно на ковре, или чистила зеленый горошек на ужин — в общем, находила, чем еще заняться в кабинете, лишь бы побыть с ними рядом. Если же в такие минуты мне все-таки приходилось суетиться на кухне, всякий раз, заслышав их смех, я ощущала себя точно рыба, вынутая из воды. Если кому-то на белом свете удается так радовать моего сына, я непременно
В кабинете дождь барабанил отчетливей. Так, будто именно там небо вдруг становилось ниже. Пышные заросли за окном надежно защищали окна от постороннего глаза, и шторы здесь не задергивались даже по вечерам. Два профиля — учителя и ученика — тускло отражалась в темном стекле. Как и в любые дождливые дни, бумагой пахло сильнее обычного.
— Так держать, молодец! Раз уж мы добрались до деления, решение от нас не уйдет…
— Пока я вычислил, сколько стоят носки. Одна пара — сто десять иен!
— Бинго! Но теперь осторожней, не торопись. Может, эти носовые платки только щеки раздувают, а на самом деле грош им цена?
— Ну, это да… Просто маленькие числа делить быстрее!
Профессорский стол для Коренька был высоковат — мальчик сидел за ним, выпрямившись как свечка, с носом в задачнике и обглоданным карандашом в руке. Профессор же сидел расслабленно, нога за ногу, да лишь иногда почесывал небритый подбородок, следя за пальцами Коренька. Он больше не был ни дряхлеющим старикашкой, ни гигантом математических вселенных. В эти минуты он был настоящим героем, защитником слабых. Отраженные в темном стекле, силуэты их профилей накладывались друг на друга, сливались. В барабанные дроби дождя вплетались то легкое клацанье профессорских зубов по огрызку карандаша, то шелестение грифеля по бумаге.
— А можно как-нибудь затолкать это в одну большую формулу? Учитель, наверно, рассердится, если не записать ему всё одной строчкой…
— Если ты запишешь как можно компактней, с чего бы ему сердиться? Он что, ненормальный?
— Ну ладно… Тогда… Умножаем сто десять на два, получаем двести двадцать… Вычитаем это из трехсот восьмидесяти… Это сто шестьдесят. Делим пополам — получаем восемьдесят… Ну вот! Один платок стоит восемьдесят иен?
— Именно так! Безукоризненное решение!
Профессор погладил мальчика по голове. Несколько секунд он ворошил детские волосы, Коренёк поглядывал на него исподлобья, но явно не желая пропустить столь редкое на стариковском лице выражение одобрения и удовольствия одновременно.
— А ведь у меня тоже есть для тебя задание… Возьмешься?
— Что-о??
— А чего ты удивляешься? Ты же играешь в ученика. Вот и я решил поиграть в сенсея и даю тебе свое задание, что тут странного?
— Но так нечестно!!
— Да ладно тебе. Всего-то одна задачка… Вот послушай: сколько получится, если сложить все числа от единицы до десяти?
— И все? Тоже мне задачка… Ладно, такую я быстро решу. Но вы за это пообещайте починить ваше радио!
— Починить радио??
— Ну да! Когда я здесь, я не могу следить за бейсболом. Кто кого обыгрывает, с каким счетом — никак не понять. Телевизора у вас нет, радио сломано. А скоро чемпионат Центральной лиги!
— А! Профессиональный бейсбол… — не отнимая ладони от головы мальчика, Профессор испустил долгий, протяжный вздох. — И кто там твои кумиры?
— А что, по моей кепке не ясно? — Коренёк наклонился к рюкзачку, подобрал с него кепку и натянул на макушку. — Конечно же, «Тигры»!
— Кто? «Тигры»?.. Ах, да, конечно… — забормотал Профессор, опустив взгляд и словно обращаясь к себе самому. — Смотри-ка, и правда «Тигры»! Как же, как же… Энацу Ютака — лучший питчер всех времен?[5]
— А как же! — Глаза Коренька зажглись, и он забегал вокруг Профессора кругами, только что не виляя хвостом. — Вот здорово, что вы не фанат «Гигантов»!.. Но тогда вы просто обязаны починить радиолу, и как можно быстрей!!
Профессор еще бормотал себе что-то под нос, но тут я закрыла шкатулку для шитья и поднялась с кровати.
— Ну что, — сказала я, — давайте ужинать?
3
После долгих усилий мне удалось-таки выманить затворника из дому. С момента моего появления во флигеле Профессор, похоже, ни разу не покидал его — не выходил даже в сад, — и я решила, что немного свежего воздуха ему уж точно не повредит.
— Погода сегодня — просто чудо! — начала я издалека, и это было правдой. — Лучший день, чтобы зарядиться солнышком. И подышать полной грудью…
Не отрываясь от книги, Профессор пробурчал из кресла-качалки нечто невнятное.
— Может, мы с вами прогулялись бы в парке? — не сдавалась я. — А заодно заглянули бы к парикмахеру?
— Это еще зачем? — ответил он нехотя, окинув меня встревоженным взглядом поверх стариковских линз.
— Да низачем, просто так! Сакура цветет вовсю. Гортензии вот-вот распустятся. А если вас постригут, вам станет легче и приятнее.
— Да мне-то и так хорошо.
— Но если вы хоть немного подвигаете ногами, в ваш мозг начнет поступать свежая кровь, и у вас родятся новые математические идеи!
— Это вряд ли. Артерии ног с головой напрямую не связаны.
— Со стрижкой вы станете еще симпатичней!
— Уф-ф! — фыркнул он. — Суета…
Примерно так отзывался он на все мои доводы до этого дня. Однако на сей раз почему-то уступил моему напору и с явным сожалением захлопнул книгу.
Его единственная пара обуви в шкафчике у выхода уже подернулась тонким слоем плесени.
— А ты все время будешь со мной? — уточнил Профессор несколько раз, пока я их начищала. — Хорошо бы… Если уйдешь, пока я буду стричься, у меня могут возникнуть затруднения!
— Не волнуйтесь. Я всегда буду рядом, — только и повторяла я и, сколько ни старалась, начистить до блеска его ботинки не могла.
Главным же «затруднением», на мой взгляд, были записки, развешанные по всему его телу. Начнет разгуливать с ними по улицам — окружающие будут таращиться на нас все время. Предложить ему снять их? Но самому Профессору внимание окружающих, похоже, до лампочки. И я решила — за нас обоих — оставить-таки записки на нем.