Любимое уравнение профессора
Шрифт:
Только дети на пикниках так и не получили ее сюрпризов. В декабре она слегла в больницу, а потом закрыла свой магазин насовсем.
Вот как вышло, что все это время почти сотня бейсбольных карточек пролежала на старом складе, то есть в сарае, но в виниловых конвертах, то есть практически в нетронутом состоянии.
Прямо из агентства мы отправились к коллеге домой, и уже в нашу квартирку я вернулась, обнимая тяжелый и пыльный картонный ящик. За который я даже предлагала какие-то деньги его хозяйке, но та отказалась наотрез. Я не стала рассказывать ей, что
С моим возвращением мы тут же принялись за работу. Я вскрывала конверт за конвертом, Коренёк вынимал из каждого карточку и осматривал с обеих сторон. Процесс несложный, но вскоре наше дыхание сливалось, а движения становились синхронными и ритмичными. Теперь мы куда больше знали об этих картах, а уж Коренёк наловчился различать их по категориям даже на ощупь.
Хирам'aцу, Накан'uси, Кинуг'aса, Б'yмер, О'uси, Какэ'фу, Харимбто, Нагаикэ', Хори'yти, Аритб, Акия'ма, Кад'oта, Басс, Ин'aо, Кобая'си, Фукум'oто…
Игроки выплывали из прошлого один за другим. Как нам и предсказывал продавец последнего магазинчика, одни карточки были трехмерными, другие — с оригинальными автографами звезд, а некоторые даже с позолотой.
Коренёк больше не вскрикивал от восторга над каждой находкой. Теперь он думал только о главной цели: закончить всю эту работу хоть на секунду быстрей. И верил, что, стоит только сосредоточиться, и цель будет достигнута непременно.
И пока вокруг меня шелестели ошметки разрезанных виниловых пакетов, из-под пальцев Коренька вырастала и ширилась между нами кучка побежденных бейсбольных карт.
Всякий раз, когда я прикасалась к этому ящику, от него несло жутким запахом плесени с нотками шоколада. Разобрав только половину карточек, мы с Кореньком поняли, что надежда начала оставлять нас.
В этом чертовом ящике слишком много имен, осознала я. Что, конечно, неудивительно, ведь за каждую команду одновременно играет аж девять защитников, а самих команд столько, что все они делятся еще и на две разные лиги — Центральную (Central) и Тихоокеанскую (Pacific). Ну, а история этой игры в Японии насчитывает уже более полувека, и сегодня на ее небосклоне звезд хоть отбавляй…
Конечно, я понимала, что Энацу — легенда. Но разве он один? Сав'aмура, Канэ'да, Эг'aва — все они тоже легенды, с толпами почитателей, и каждому точно так же нужны свои карточки. Так что, если мы не найдем, что искали, даже добравшись в этом вонючем ящике до самого дна, злиться и раздражаться на это глупо. Лишь бы Коренёк не слишком расстроился. Зато мы сделаем Профессору отличный подарок, который уже дожидается его в кладовке. Эти туфли, не сказать чтобы модные или шикарные, стоят куда больше обычной бейсбольной карточки, и при этом такие простые и удобные, что я даже не сомневаюсь: Профессору они очень…
— А-а!.. — внезапно протянул Коренёк. С какой-то странной, очень взрослой интонацией человека, который только что решил в уме проблему глобальных масштабов. С интонацией настолько серьезной, что я даже не сразу сообразила, что карточка, которую он сжимает при этом в руке, и есть то, что мы с ним так упорно и долго искали.
Но Коренёк даже не подпрыгнул. И не бросился ко мне обниматься. Лишь медленно опустился на пол, не сводя глаз с карточки у себя на ладони. Он был не здесь, а глубоко у себя внутри, поэтому и я не говорила ни слова.
Перед нами была та самая, «премиальная» карточка 1985 года. С кусочком кожи от перчатки-ловушки, в которой бился Ютака Энацу.
До нашей вечеринки оставалось два дня.
10
Вечеринка удалась.
То был самый теплый и запоминающийся день рождения из всех, на каких я только бывала. По роскошности он мало чем отличался от первого дня рождения Коренька в приюте для матерей-одиночек. Или от рождественских вечеров, которые я столько раз делила на пару с мамой. Такое и вечеринкой-то назвать язык не повернется.
Но этот день рождения — одиннадцатилетие Коренька — останется в моей памяти навсегда. И прежде всего по двум причинам. Во-первых, мы отмечали его с Профессором. А во-вторых, то был последний вечер, проведенный нами во флигеле.
Дождавшись Коренька из школы, мы начали все втроем готовиться к торжеству. Я возилась с угощением на кухне. Коренёк драил пол, то и дело выполняя еще какие-то мелкие поручения. Профессор гладил скатерть.
Он не забыл своего обещания. Сегодня утром, прочитав записку и убедившись, что я домработница и мать ребенка по имени Коренёк, Профессор указал на обведенную мною дату в календаре.
— Сегодня одиннадцатое! — объявил он. Склонив голову, сверился запиской у себя на груди. И улыбнулся гордой улыбкой ребенка, который явно заслуживает похвалы.
С самого начала я даже не собиралась просить его погладить скатерть. Передвигался он так неуклюже, что куда безопаснее было доверить это занятие Кореньку. Задачей же Профессора, как мы и договорились, было сидеть в своем кресле-качалке и никому не мешать. Но он все настаивал:
— Как я могу сидеть сложа руки, видя, как старательно тебе помогает ребенок?!
Этот аргумент я предвидела. Но даже вообразить не могла, что Профессор и правда пойдет за утюгом. Уже то, что он помнит, где тот хранится, поразило меня не на шутку. Но когда все из той же пыльной кладовки Профессор выудил еще и скатерть, он стал и правда стал похож на фокусника. О том, что в доме есть скатерть, я узнала впервые.
— Главное, что нужно для гладкой вечеринки, — это гладкая скатерть, не правда ли? — сказал Профессор. — Ну, а я по части глажки большой мастак!
Сколько эта скатерть провалялась в углу кладовки, никто не знал, но смотрелась она так, словно ее прожевали и выплюнули.