Любимые дети

Тотров Руслан

— Ну и что вы посоветуете? — дурака валяю. — Что же мне делать?

— Не задавайте наивных вопросов, — морщится он. — Вы прекрасно понимаете, о чем идет речь.

— Да, — говорю, — да, но кто же выступит в качестве авторов?

— Те, кто имеют на это моральное право, — отвечает он.

— А все-таки? — интересуюсь.

— Вы, конечно, — он загибает палец, — и еще двое, один из которых член-корреспондент Академии наук и в будущем наверняка будет вам полезен…

ЯРМАРКА ВРЕМЕН НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ.

— А второй? — спрашиваю.

— А второй —

это я, — отвечает он простенько и паузу делает, ожидая моей реакции, но я молчу, и решив, видимо, что я удовлетворен не полностью, тут же цену набавляет: — Уверен, что втроем мы справимся со своей задачей самым блестящим образом, и производное AB в скором времени будет освоено отечественной промышленностью. Но это лишь первое звено, а в будущем, весьма недалеком, кстати, мы возьмемся за следующую пару реагентов этого ряда, C и D, в свойствах которых заложены интереснейшие возможности для творчества, и я обещаю вам, что в э т о й р а б о т е вы примете участие с самого начала, с нулевого цикла, выражаясь фигурально. Более того, — он понижает голос, — параллельно с исследованиями, а вернее в их русле, вы получите тему для кандидатской диссертации, и, — уверяю, у вас не будет никаких проблем с защитой. Считайте, что первый шаг уже сделан, и я готов стать вашим научным руководителем…

ДЛЯ ПОЛЬЗЫ ДЕЛА.

Он улыбается требовательно, смотрит на меня, и глаза его стекленеют в ожидании, а мне отец вдруг видится: изжелта-бледное лицо, костыли под мышками, зеленый горб на спине — вещмешок, и отцовская рука тянется ко мне, костистые пальцы, серая, пористая кожа — он хочет погладить меня по голове, но роняет костыль, хочет поднять костыль, но не может дотянуться, и лицо его искажается от боли, и я стою, оцепенев, мальчишка перепуганный, и слышу:

— Не век же вам прозябать в этом конструкторском отделе…

— Знаете, — произношу задумчиво, — я никогда еще не выступал в качестве товара и не думал даже, что представляю в этом смысле какой-то интерес.

— Ха-ха-ха, — смеется Васюрин, словно остроту услышав, — вы меня неправильно поняли.

— Двадцать восьмого мая, — продолжаю, — мне исполнится тридцать лет, и я хотел бы, если позволите, подойти к этой дате в своем естественном качестве и прожить в нем следующие десять лет, и так далее — понимаете? — и так далее… А теперь разрешите задать вопрос.

— Пожалуйста, — Васюрин настороженно смотрит на меня.

— Вы меня вызвали только для э т о г о? — спрашиваю. — Для купли-продажи?

— Я отказываюсь разговаривать в таком тоне!

— В другой формулировке это может звучать так: у вас есть еще ко мне вопросы?

— Нет! — взрывается он. — С вами все ясно!

— Значит, командировку мою будем считать законченной, — говорю, — а в коммюнике можно записать следующее: переговоры протекали в сердечной и дружеской обстановке, но стороны к соглашению не пришли.

— Ваша заявка будет направлена на рецензию к нам в институт, — сообщает он официально и добавляет, не сдержавшись: — Я позабочусь об этом.

УЛЬТИМАТУМ.

— Простите, — пожимаю плечами, — но человек я по сути своей

крайне легкомысленный…

— Оно и видно, — вставляет он.

— …и потому мне плевать на ваши угрозы!

Поднимаюсь.

— Прощайте, — киваю, — надеюсь, не увидимся больше. — Беру свой портфельчик и, помахивая им, иду походочкой нарочито-легкой к двери и, распахнув ее, оборачиваюсь с порога: — Привет супруге.

Услышав последние мои слова, Наташа, секретарша, встречает меня благожелательной улыбкой:

— Все в порядке?

— Да, — отвечаю и приостанавливаюсь, уловив вдруг, что она не только на Майю похожа, вернее, их сходство промежуточно, но в обеих уже угадываются черты окончательности, той самой, которую они обретут, сделав выгодную партию, приютившись за железобетонной спиной сановного супруга, черты Люды обретут, жены васюринской.

(Она на полянке на солнечной лежит, раскинувшись в неге, а я вопль свой слышу, обращенный к Майе:

«Но ты же не любишь его, своего будущего мужа!»

Слышу ответ деловитый:

«Он никогда об этом не узнает».)

— Как она поживает, кстати, — спрашиваю, — Люда?

Наташа удивленно смотрит на меня:

— Вам Юрий Степанович сказал?

— Что? — интересуюсь.

— Что мы сестры…

— Нет, — качаю головой, — не сказал, — усмехаюсь, — но я же ясновидец.

— Ох, — смеется она, — как же я забыла?

Достаю из кармана, кладу перед ней командировочное удостоверение:

— Отметьте, пожалуйста.

Она заполняет графу «прибыл-убыл», расписывается, достает из сейфа печать и, дохнув на нее, собирается ставить, но в это время раздается звонок — это Васюрин там у себя кнопку нажал — и, среагировав мгновенно, она с печатью в руке устремляется на зов, но я придерживаю ее за локоток обольстительный:

— Кончайте со мной, — прошу, — не откладывайте.

Она торопливо шлепает печатью и говорит:

— Дату отъезда проставите сами.

— Проставлю, — обещаю, — не забуду.

Выхожу на улицу, а в воздухе морозно, но на тротуаре слякоть — снег, расквашенный великим множеством ног, — и, постояв с минуту на нижней ступени подъезда, я бездумно включаюсь в эту теплотворную работу, иду, не ведая, куда приведет меня путь, где кончится, шагаю бесцельно, но не с обреченностью бродяги, а с легкостью праздного гуляки, а в окнах вспыхивают огни, напоминая о тепле, о домашнем уюте, а для меня, как вы знаете, забронирован номер в гостинице «Россия», и, оказывается, сам о том не подозревая, я именно к ней подвигаюсь и, поняв это, спускаюсь в метро, чтобы ускорить продвижение, и вот она, Кремлевская стена, Мавзолей, Спасская башня, храм Василия Блаженного, брусчатка под ногами, воспоминания — ах, юность прошлая! — и, войдя в сверкающий вестибюль гостиницы, я уже знаю, что поднявшись к себе, ополоснусь под душем, закажу вина в номер, сяду за телефон и начну названивать друзьям своим, однокурсникам, и мы соберемся, как раньше — семь с половиной лет минуло с тех пор, как мгновение пролетело, — соберемся и посидим, поговорим-потрепемся,