Любимый ястреб дома Аббаса
Шрифт:
Мансур, еще более осунувшийся и раздраженный, чем обычно, не тратил слишком много времени на объятия. Зато он взял меня под руку и повел между множества снующих людей куда-то в глубину дворов и комнат губернаторского дома — а ныне халифского дворца. Мансуру теперь, как я заметил, все время как бы случайно попадались на пути озабоченные личности, которые, похоже, добивались лишь одного — чтобы он заметил, что они чем-то заняты и проявляют невиданное усердие, а не шатаются без дела.
— Мне же еще надо отпроситься в путь, — сказал Мансур с кривой улыбочкой, которую он спрятал куда-то
И вдруг люди вокруг исчезли. Мы пересекли абсолютно пустой дворик и остановились у открытой резной двери.
За ней не было, собственно говоря, ничего. Только маленький чахлый сад. Под двумя деревьями, дававшими тень, в одиночестве сидел на молитвенном коврике, прислонившись спиной к стене, юноша с ввалившимися щеками в простой черной накидке и черном тюрбане. На его коленях лежала книга, настолько громадная, что юноша с заметным усилием переворачивал мягкие пергаментные страницы, ища что-то.
Я вдруг понял, что передо мной почти точная копия Мансура, такой же длинный человек с вытянутым лицом. Более того, они не так уж сильно отличались по возрасту — Мансур только на вид был намного старше. Оба были долговязы и худы, но худоба эта была разная. На жилистого казначея дома Аббаса, казалось, можно взвалить целый верблюжий вьюк, — и он мрачно будет тащить его вперед. А юноша с книгой упал бы под таким грузом и не поднялся.
Мансур, держа меня за руку, стоял и ждал.
Юноша поднял голову, посмотрел на нас, чуть улыбнулся, покивал и кашлянул. Потом снова склонился к своей громадной книге.
Мансур дернул меня за руку, мы повернулись и пошли обратно. За спиной у нас снова раздался кашель, на этот раз сильный.
— И вот это?… — начал было я и остановился. Я хотел сказать: и это все? И ради этого — Заб, и моя рана, и незаметно ушедший куда-то год, и погибшие друзья… но слова застряли в горле, а Мансур меня понял по-своему.
— Где-то же должно быть на земле такое место, где, как все знают, сидит в мире и покое этот человек и читает книгу, — отозвался он. — Все остальное сделаем мы.
Перед воротами на пыльную улицу нас ждала цепочка отрешенно лежавших на серой земле верблюдов, уже навьюченных для пути. Неизменный рябой раб (наконец-то я узнал его имя — Салам аль-Абдраш) махнул нам рукой, указывая на переднего из них. Потом, с сомнением оглядев меня, поднял немалых размеров камень и опустил его в левый мешок на верблюжьем боку, после чего пригласил меня забираться внутрь. Мансур, не обращая внимания на эту процедуру, привычно пошел к правому мешку. После того, как вес вьюка оказался таким образом уравновешен, погонщик тоскливым криком призвал верблюда подниматься, и тот после некоторого размышления начал неохотно разгибать колени, начиная с задних.
Путь наш был, действительно, недолог, причем большая часть его прошла, после прощания с верблюдами, на лодках по широкому каналу среди пальм. И завершилась там, где канал соединялся с большой и спокойной рекой.
— Это будет здесь, — сказал мне Мансур, выбираясь по песчаной крутой тропе на высокий берег.
— Что будет здесь? — попытался я отогнатьот лица облака пыли.
— Да город же, — раздраженно сказал он. — Тот самый город. Мадинат ас-Салам. Город всеобщего спокойствия.
И для этого он привез меня именно сюда, вместо того чтобы спокойно поговорить во дворце?
Я с удивлением посмотрел на него и начал оглядывать равнину.
Она никоим образом не была пустынной. Савад, черная земля, нуждался лишь в тонких струйках воды, чтобы расцвести зеленью. А воды тут было сколько угодно — щедрой ширины сверкающая лента справа от меня, там, где на берегу стоял полуразрушенный замок, а от него реку пересекала цепочка скрепленных вместе лодок.
И еще эта вода поблескивала на всей бескрайней равнине тонкими слюдяными нитями среди зелени деревьев, между которыми виднелись невысокие квадраты домов.
Для тех, кто был там, внизу, мы, наверное, казались двумя возникшими на холме игрушечными фигурками, с которых теплый ветер напрасно пытался сорвать одежду.
— Отсюда по реке — всего ничего до бывшего аль-Мадаина… Ктесифона, — показал рукой направо и назад Мансур. — Город царей… груды камня. Отличного камня. Погрузить на лодки — и сюда. А еще вниз по реке — Басра. А это — море. Весь мир. Так, а вот если по этому каналу пройти до Балиса — то оттуда совсем близко до Дамаска, Антиохии, Иерусалима. Через Евфрат, конечно. А если на север… да ведь вы там были, Маниах. В общем, вот он — перекресток мира.
Ветер бросил нам в лицо новую порцию пыли.
— Реки — это хорошо, — сказал я. — Но есть еще люди. Которые будут строить.
— Люди? — хрюкнул носом Мансур. — От них отбоя не будет. Вот представьте себе: ты живешь здесь, строишь город. За эту работу мы платим, — с мрачной решимостью признал он. — Дирхем за… двенадцать дней. Хватит, — протянул он ко мне костлявую руку, хотя я вслух и не возражал. — Но вот стройка закончена. Получаешь тут бесплатно землю — а эта земля чистое золото, она будет тебя кормить всю жизнь. Потому что здесь будет огромный город, и здесь будет жить повелитель правоверных, эмиры, кади, писцы и вообще самые богатые люди в мире. Им ведь надо будет есть. И некоторым — есть хорошо, — добавил он с легким неодобрением. — На рынки города можно будет донести товар хоть пешком. Вот сюда, сюда и сюда.
Я проследил за его рукой, указывавшей в пустоту, на равнину с игрушечными домишками и зелеными кронами.
— Круглая крепость шириной в треть фарсаха. Четверо ворот — на Дамаск, на Хорасан — это уже в ваши края… От ворот идут улицы. Вдоль каждой улицы — рынки. Над дворцом предлагают возвести купол, зеленый купол, мы посмотрим. Пока хватит. А дальше все начнет расти само… Надо только начать. Ничего сложного, Маниах. Все сложное можно поделить на много простых… кирпичей. Кирпич — это вот (тут он рубящими движениями показал нечто довольно объемистое) два человека его поднимают. От этих ворот (он снова ткнул рукой в пустоту) до тех стена — сначала один слой, всего сто шестьдесят две тысячи кирпичей. Дальше стена кверху сужается, так что слои повыше — это уже сто пятьдесят тысяч кирпичей, а на верхушке и вовсе сто сорок тысяч. А что такое кирпич? Земля, глина… Они ничего не стоят. Еще, правда, кроме стены, есть башни — получается, что их триста шестьдесят штук.